Задрав голову, Эмили вглядывалась в созвездия Южного Креста. Она первой нарушила молчание:
— Отец сказал, что вам известно о звездах все.
— Что можно знать о бесконечном? Звезд очень много, и они подвешены в небесном пространстве, как и Земля, — сказал Атеа и вдруг спросил: — Что находится за горизонтом? Ведь ты приплыла оттуда! Мне всегда казалось, что там можно найти то, что мы порой видим во сне.
— То же самое думала я о ваших краях!
— Я сразу понял, что ты приехала сюда вовсе не для того, чтобы изучать наши обычаи, как твой отец.
— Нет, не за этим. Я искала рай.
Атеа остановился. Лунный свет скользил по его коже и высвечивал глубину темных глаз.
— Почему даже любящий свою землю человек всегда ищет чего-то другого? Почему никто не понимает, что мы носим в себе все наши радости и несчастья и множество разных миров!
Эмили затаила дыхание. Она всегда мечтала поговорить о таких вещах, но никогда не думала, что найдет подходящего собеседника в лице полинезийца, которого любой из ее соотечественников счел бы дикарем.
— Человек несовершенен.
Атеа покачал головой.
— Бог сотворил человека, а человек творит себя, — заметил он. Поднял с песка большую витую раковину и, приложив ее к уху, сказал: — Прежде чем приступить к созданию мира, бог Тане несколько тысячелетий плавал в раковине по невидимому океану, познавая свою сущность.
— Я пытаюсь прислушиваться к себе, — промолвила Эмили, — но не все в моей власти. Скажем, скоро мне придется уехать, и я ничего не могу с этим поделать.
— Когда-нибудь ты вернешься на наши острова?
— Не думаю, — ответила она, не сдержав вздоха.
Он догадался:
— Вы с отцом небогаты?
— Скорее, бедны. Нам хватает на скромную жизнь, но путешествия обходятся слишком дорого. Пока что отцу, пусть и с огромным трудом, удавалось находить людей, которые ему помогали, но в последнее время в нашей стране произошло столько революций и войн, что мне кажется, больше нам никто ничего не даст.
— Расскажи мне о своем мире, — попросил Атеа.
— Я попробую, хотя мне трудно говорить о вещах, подобных которым здесь просто нет.
— Неважно. Я попытаюсь понять.
Они стали встречаться почти каждый день, бродили по берегу и говорили обо всем, о чем хотелось поговорить. Со временем Эмили оставила попытки общаться с Атеа на языке маркизцев, и он с удовольствием совершенствовал французский. Как выяснилось, он изучал его три года, когда жил на Нуку-Хива, где миссионеры организовали школу.
Эмили удивлялась тому, как быстро он запоминает новые слова и выражения. Его способности к языкам явно превосходили ее собственные; между тем она всегда гордилась превосходным знанием английского и латыни.
У полинезийцев не было письменности, и оттого, что они с детства привыкали заучивать все наизусть, большинство из них обладало великолепной памятью. Эмили поражали и их философские мифы о сотворении мира, и искусство мореплавания.
Со временем она поняла, чем ее новый друг отличается от своих соплеменников. Для большинства полинезийцев не существовало ни будущего, ни прошлого (если только речь не шла о сказаниях), они жили лишь настоящим. В краю теплого моря и лазурных небес они не знали ни внезапных мрачных мыслей, ни беспричинной тоски.
Обычно мужчины племени на-ики женились очень рано, но Атеа был вынужден дождаться, пока станет вождем. Об этом Эмили узнала от Рене. Сам же Атеа ни разу не заговорил с ней ни о предстоящей свадьбе, ни о Моане, и девушка не могла не признать, что ее это радует.
Однако бесконечность, отделившая ее от прежней жизни, породила в душе Эмили беспокойство. Новое понимание вещей и событий вытащило из глубины души и обострило те чувства, о которых она не имела понятия. Того ощущения независимости, какое в Париже обеспечивало ей относительный покой и, словно стеной, отгораживало от остального мира, больше не было.
Если прежде Эмили не могла дождаться отъезда с Хива-Оа, то теперь ей хотелось остановить время, сжать мгновения в кулак, запечатать их в пустой раковине. При этом она прекрасно понимала, что между ней и Атеа не может быть ничего серьезного. Сама их дружба казалась удивительной, а о большем нечего было даже мечтать.
Горько и смешно, но оба народа сочли бы их недостойными друг друга. В глазах на-ики белая девушка была чужачкой, не говоря о том, что любой француз счел бы полинезийца в набедренной повязке дикарем.
Их разделял не только океан, между ними пролегли тысячелетия истории, они существовали в разном времени. Их не могли объединять ни общие интересы, ни физические качества, ни сходные взгляды на жизнь.