Его рука замирает. Он поворачивается ко мне.
«Просто открой дверь».
— Я не могу, Луиза. — Голос у него срывается, и я вижу, как дрожат его пальцы на ручке замка.
— О чем ты? Не можешь чего?
— Я не могу уйти. Не сейчас. Прости.
— Нет, можешь. — Я стараюсь удержаться и не закричать, не выдать своего страха, паники.
— Нет, это нехорошо. — Я сама удивляюсь тому, что мне больно видеть слезы, навернувшиеся на глаза Сэма. За семнадцать лет, что мы прожили вместе, я ни разу не видела его плачущим. Он опускает глаза. — Ты ведь все знаешь? Догадалась после того, как я брякнул про Натана Дринкуотера в машине?
Я тоже опускаю глаза и смотрю на завитки и узелки паркетных досок, которые мы выбирали вместе; на пыль, скопившуюся по углам около дверного коврика.
— Я ничего не знаю. — Я говорю скрипучим голосом, мышцы в горле сжимаются так, что почти не остается места для воздуха.
— Знаешь, я вижу это по твоим глазам. На вечере выпускников я сказал тебе, что никогда не слышал про Натана Дринкуотера, и теперь тебе известно, что я солгал. Ты боишься меня. Значит, ты все поняла. — Он не злится. Более того, я никогда не видела его таким бесконечно печальным; любовь и отчаяние в его глазах все сильней затягивают узел у меня внутри. Меня повело, и я прислоняюсь к стенке, голова кружится.
Он тянется, чтобы поддержать меня, но я вырываю руку. Он сникает.
— Давай присядем, — говорит он. — Я все объясню.
Не дожидаясь ответа, он возвращается на кухню, шаг у него медленный и тяжелый, как под конвоем. Я останавливаюсь у спальни сына, Сэм оставил дверь открытой, и я вижу свет ночника. Осторожно затворяю дверь и иду за Сэмом по коридору, ноги практически не слушаются.
Сэм уже взял бутылку со стола, сел и разливает вино. Он жестом показывает мне, чтобы я садилась рядом с ним; я повинуюсь, чувствуя, как все тело наливается свинцом.
— Помнишь, как мы встретились, Луиза? — Он крутит в пальцах ножку бокала. — Мы ведь были так счастливы.
Я бы согласилась с ним, скажи он что угодно, но тут все просто. Да, мы были счастливы. Впервые в жизни рядом со мной был человек, который знал, что я сделала, но это не мешало ему любить меня. Каким-то образом это даже облегчало мою ношу. Я почувствовала такую легкость, когда он поцеловал меня около бара в Клэпхеме.
— Как легко мне было с тобой. Ты любила меня так беззаветно, так… невинно. — После всего того, что мы с ним вытворяли, его выбор слов кажется довольно странным. Должно быть, он что-то понял по моему лицу, потому что продолжает: — Это было невинно, Луиза. Или, может, лучше сказать: чисто. То, что мы делали, мы делали от любви. Тебе этого хотелось не меньше, чем мне, не правда ли? Я ведь никогда тебя не принуждал?
Он почти умоляет. Качаю головой. Он никогда меня не принуждал. Или будет точнее: я никогда не говорила ему нет. По моему телу пробегает дрожь: отвращение, невероятным образом смешанное с остатками влечения. Поначалу я испытала чувство раскрепощенности, освободившись от оков классического секса, который у меня был с предыдущими партнерами. Было что-то возбуждающее и вольное в том, чтобы сорваться, скинуть ограничения. Но потом, после рождения Генри, бывали моменты, когда игра выходила за рамки комфорта. Я думала, причина в моем материнстве, в том, что я изменилась. Но я молчала. Молчала, потому что чувствовала, как он отдаляется от меня, и мне не хотелось давать ему повод меня бросить.
— Я не желал зла Софи, клянусь. — Сэм все крутит и крутит бокал, вино внутри опасно плещется.
— Нет, конечно не желал, — говорю я, чувствуя горечь во рту. Боже мой, что же он наделал?
— Я только хотел, чтобы она угомонилась, перестала говорить, нас ведь могли подслушать. Но она отказывалась молчать, она все повторяла, что видела нас с Марией во время выпускного бала, все спрашивала о том, что произошло, о чем говорила Мария, что я ей ответил. Я твердил, что ничего не было, что я оставил Марию в лесу, что с ней все было в порядке, когда мы расстались.
— О чем ты говоришь? Что значит: вы расстались с Марией в лесу? Когда?
Он молчит и только ожесточенно крутит бокал.
— Сэм? — Желание знать правду пересиливает страх. Неужели я вот-вот узнаю ответ на вопрос, который изводил меня с шестнадцати лет? — Это как-то связано с Мэттом? — Я вспоминаю, какими глазами смотрел на меня Мэтт на вечере выпускников, как он настаивал, чтобы мы все хранили молчание. Меня посещает шальная надежда: Сэм сейчас признается, что все эти годы покрывал Мэтта.
— С Мэттом? Нет, это не имеет к нему никакого отношения. Он всего лишь боится, что всплывет, как он снабжал нас экстази. — У меня душа уходит в пятки. — Было нелегко, — продолжает он, аккуратно поставив бокал на стол, — видеть, как ты терзаешься из-за этого столько лет подряд. Знать, что я могу несколькими словами положить конец твоим мучениям, твоему стыду. И одновременно понимать, что это положит конец нашим отношениям.