Я помню, как одна моя коллега, увидев рубцы у меня на запястье, спросила про них. Застигнутая врасплох ее вопросом, я промямлила, что обожглась в духовке. Она как-то странно глянула на меня и с той поры держалась подальше.
— Я сказал, что никто никогда ей не поверит, учитывая ее репутацию, но она только пожала плечами и пошла дальше. А потом принялась орать изо всех сил: «Насилуют!» Мария приближалась к лесу, не переставая кричать. Я бросился за ней, догнал и, встав перед ней, схватил за руки. Я сказал, что это не было изнасилованием, она должна прекратить повторять это слово, но она плюнула мне прямо в лицо, обозвала насильником и спросила, знаю ли я, как поступают с насильниками в тюрьме.
Мне хочется плакать, негодовать и ликовать от ее храбрости.
— И тогда я понял, что она не шутит. Она действительно собирается рассказать, и ее не заботит, как она будет при этом выглядеть и поверит ли ей хоть кто-нибудь, — говорит Сэм. — И даже если ничего не докажут, найдутся люди, которые навсегда изменят свое отношение ко мне. И тогда мне придет конец, Луиза. — Его голос срывается, в глазах сверкают слезы. — Это определило бы всю мою дальнейшую судьбу, на всю оставшуюся жизнь я стал бы парнем, которого обвинили в изнасиловании. Я не мог этого допустить, Луиза, не мог позволить ей разрушить всю мою жизнь. Ты понимаешь меня?
Я настолько приучена ему верить, смотреть на мир его, а не своими глазами, что меня практически затянула, убаюкала его версия этой истории: невинная жертва, несправедливо обвиненная, оклеветанная. Но только время для признаний он выбрал неправильное. Если бы он признался несколько лет назад, до того, как он изменил мне и нашему сыну, когда я все еще была под его чарами, я, может, поверила бы ему и посочувствовала. Может быть, даже поняла бы его. Но я видела невыносимую боль в глазах матери и золотой кулончик-сердечко на тонкой цепочке. Я освободилась от своих шор.
— Не было у меня выбора, поверь. Не мог я отпустить ее, чтобы она повсюду болтала про нас. Мне пришлось… заставить ее молчать.
О, Мария, прости меня! Я думаю о Бриджит и о боли, которая печатью лежит на ее лице от мыслей о том, что, по ее мнению, произошло с Марией. Правда станет для нее последней каплей. Хотя она, наверное, никогда не узнает правды, понимаю я, глядя на сидящего рядом Сэма и вспоминая мертвое тело Софи. Я в курсе, что случается с людьми, которые слишком много знают про Сэма.
— Времени потребовалось больше, чем я думал. — Он говорит тихим голосом и снова напоминает мне Генри, признающегося в своих детских преступлениях: краже сластей из буфета, разбитой статуэтки, которую ему не разрешали трогать. — Но в конце концов она затихла. Я не мог оставить ее там, поэтому решил дотащить до края скалы и сбросить вниз. К тому времени уже пошел дождь, она то и дело выскальзывала из моих рук — меня очень сильно трясло, а она была такая тяжелая. Но все-таки я доволок ее и положил на траву. В тот момент я плакал, Луиза, правда, плакал, я ее практически не видел.
Он делает паузу, отпивает вина, и бокал выскальзывает у него из пальцев. Его лицо покрыто испариной.
— Я опустился рядом с ней на колени и заметил нечто, что все изменило: у нее затрепетали ресницы. Она все еще была жива.
Кровь стынет у меня в жилах. У Сэма был второй шанс, но он им даже не воспользовался.
— Я посмотрел на волны и задумался о своей дальнейшей жизни, о том, во что она превратится, если я сейчас остановлюсь, побегу наверх и вызову скорую. Сначала все будет хорошо, я скажу, что нашел ее в таком состоянии — и стану героем. На какое-то время. Потом я вспомнил, с каким лицом она плюнула в меня, и понял, что как только она очухается, ее первым словом будет та же ложь: насильник.
Я вцепляюсь в края стула. Все годы, прожитые вместе, мытарства с ЭКО, радость от появления ребенка — все это исчезает без следа. Я-то считала, что худшее, что он мог сделать, — это бросить меня: разрушить все, уничтожить наше счастье, испоганить само воспоминание о нашем общем прошлом. Как же я ошибалась!
— Я видел, как в темноте сверкает ее кулон, словно подмигивая мне. Мне пришло в голову, что по нему ее можно будет опознать потом, когда найдут тело, что кулон будет все еще на… скелете… — Его голос сходит на нет, он сжимает кулаки и трет ими глаза, как будто хочет стереть воспоминания.
— Поэтому я снял его и сунул в карман, — продолжает он, все еще отводя взгляд в сторону.
Боже мой, значит, все это время кулончик был у Сэма. Где же он его хранил? Меня пробирает дрожь при мысли, что я могла на него наткнуться в любое время, освобождая какой-нибудь ящик или роясь в глубине шкафа.