Порция оптимистического самовнушения не повредит. Царев шел вперед, размахивая веткой. Комары яростно звенели и кусали его за уши и шею.
Он ускорил шаг. Теперь просто проламывался через заросли, не разбирая дороги. От лесной романтики не осталось и следа.
«Заблудился. Как пить дать!»
В животе возникла тяжесть, засосало под ложечкой. Царев втягивал воздух раздутыми ноздрями. Ему казалось, что так легче справляться со страхом.
Лес все не менялся, однообразие угнетало. Царев делал широкие шаги и старался всеми силами сохранять спокойствие.
«Зачем понадобилось сворачивать? Что за дурость? Кто меня тянул?»
В то время он думал о своей жене и не видел, куда идет. Очнулся, когда уже было поздно.
«Теперь благодаря ей я заблудился, – подумал он. – Если я никогда не найду дорогу назад, то…» Он даже не закончил мысль, так его ужаснула эта перспектива. Один. В лесу. Близко от человеческого жилья.
Он посмотрел на часы. Уже половина второго. Может быть, Лошкарев начал беспокоиться о нем. Допустим, это так. Какие шаги он предпримет? Куда отправится? Что сделает в первую очередь тот, кто предупреждал никуда не сворачивать?
Лошкарев как будто знал заранее. Но, конечно же, он не мог знать. Просто так пошутил.
Царев рылся в памяти, стараясь выудить из нее, что ему известно об этих местах.
Если он идет в направлении поселка, то ему повезло, если нет, то выйдет либо на берег озера, либо к железной дороге. Оставался еще один путь, самый для него неудачный. Лес. Тайга, уходящая так далеко, что Царев не представлял себе ее границ. Огромный лесной массив, о котором он не имел ни малейшего представления. Если он углубляется в него, то дело плохо. Выходит, он переоценил свои знания.
Царев остановился.
«Неправильно! Все неправильно!»
Куда теперь идти?
Наугад.
У Царева остается единственная возможность – держаться южного направления. Это значит, что надо взять немного влево. И идти, надеясь вернуться к озеру. В любом месте, главное – выбраться из этой чащобы.
Он открыл сумку и запустил в нее руку, помня, что там должна быть бутылочка с минеральной водой. Она была на месте. Сделав два глотка, прополоскал рот. Вернув бутылку в сумку, Царев пошел, как ему казалось, на юг.
Через двадцать минут почва под ногами стала влажной, а заросли чересчур густыми. Ему пришлось продираться сквозь кустарник, собирая на себя паутину и прочую мерзость. Он обжег руки крапивой, насажал на джинсы репья, а однажды ступил левой ногой в лужу. В ботинке захлюпало. Настроение Царева окончательно испортилось. На время раздражение оттеснило страх и принесло с собой хорошую порцию злости. Новой палкой, которой он обзавелся пять минут назад, Царев отхлестал первый попавшийся куст. Рваные листья полетели в разные стороны.
Он передохнул и отправился дальше, продолжая свое мрачное путешествие.
Неожиданно перед ним оказался ручей. Царев остановился на его берегу, не в силах поверить удаче. Вода бежала справа налево, кажется, на юго-восток. Берега ручья, примерно шириной в метр, поросли травой, тут и там виднелись покрытые мелкими цветочками кочки. Царев огляделся и утер пот со лба. Ситуация изменилась. Надо думать, что делать дальше. Ручей, по всей видимости, вытекает из болота. Или – другая версия – из озера, что, как считал Царев, маловероятно.
Если идти по течению, то весьма вероятно, вода приведет его к людям.
Или к другому болоту, например.
Царев перескочил на другой берег ручья. Он долго выбирал, в какую сторону пойти, выдвигая не очень убедительные для обоих вариантов основания, а потом взял и просто пошел по течению. Ему казалось, что так у него больше шансов выйти из леса.
Он идет уже минут сорок, уставший и почти отчаявшийся. Ему, городскому жителю, невероятно трудно осознавать свою беспомощность. Если он и двигается до сих пор, так только потому, что его гонит все возрастающий страх.
Несколько раз Царев останавливается и кричит, зовя на помощь. Надежда слаба, но он надеется, что где-то в пределах слышимости все-таки окажется местный житель.
Крики не помогают.
Через какое-то время ручей ускоряет свой бег – местность понижается. Вода весело журчит и перекатывается через маленькие порожки, но Царев испытывает к ней только отвращение. Он ненавидит и этот ручей, и этот лес. Трижды Царев из-за слабости в ногах споткнулся и упал. Теперь его джинсы и куртка спереди вымазаны грязью, к ним прилипли листья и скатанные волокна паутины. Царев не смотрит на это, его толкает вперед страх.
Лес становится реже, а склон круче. Царева несет, он почти ничего не видит перед собой. Он готов заплакать, но его отвлекает от этой позорной мысли какой-то предмет, об который он чуть не зацепился ногой.
Царев смотрит на деревянную табличку, вбитую в берег ручья. Она клонится вбок, словно от усталости. На ней что-то написано, и чтобы это прочесть, надо присесть на корточки. Царев садится и видит, что табличка состоит из узкого обрезка доски и прямоугольного куска фанеры, которая держится на одном гвозде. На фанерке полустершаяся надпись корявыми, наверное, детскими буквами, еле различимая. Царев выдергивает табличку из земли и подносит к глазам. Ему кажется, что это послание о том, как ему выбраться из леса и спастись. Но буквы говорят о другом.
Царев читает надпись три раза.
«Дальше не хадите. Нельзя! Все уходите в сторону!»
Цареву кажется, что это какая-то глупости, нелепое издевательство, автором которого были, вероятно, местные дети. Да еще с ошибкой написано. Царев улыбнулся. Не ошибке в слове «хадите», а мысли, что, оказывается, он идет в верном направлении. Теперь нечего бояться. Где-то поблизости должна быть тропинка, которая выведет его к поселку.
Значит, проблема решена.
Он бросает табличку на землю. От нее остается в земле неглубокая прямоугольная дырка. В ней копошится успевший свалиться туда жук с блестящим панцирем.
Теперь расправить плечи – и вперед, позабыв о страхе и тревоге.
Еще полсотни метров промелькнули, словно два шага. Царев не замечает ничего вокруг – воодушевление заполняет его без остатка. Впрочем, ненадолго.
«Что я скажу Лошкареву? Придется врать, что-то придумывать, изворачиваться…»
Цареву становится противно от этой мысли. Если быть откровенным, придется признать свою ошибку. Он свернул с дороги. Он заблудился – и ничего, если разобраться, тут смешного не было.
«Ни в коем случае не говорить!»
Хорошо, он не расскажет приятелю об этом инциденте. Со своей склонностью подкалывать Лошкарев может найти здесь почву для разных шуточек. Царев не любит зубоскальства. Это свойство в давнем друге его всегда несколько раздражало, а иной раз и отталкивало. Правда, придется объяснить, где это он так вывозился, где насобирал столько паутины и репьев. С другой стороны, его никто не обязывал давать отчеты. Он всего лишь проводит у друга субботу и воскресенье, а не находится у него под присмотром.
Царев дает себе обещание быть сдержанным. А что ответить на конкретно поставленный вопрос, он найдет.
Вверх по пригорку. Почва слегка влажная. Ручей течет слева от него, огибая препятствие, и сворачивает направо.
Царев останавливается и видит запруду. Ручей втекает в нее, и его поток исчезает в массе воды, запертой в стенах, изготовленных из камней. Запруда в большем своем диаметре достигала, по прикидкам Царева, метров пятнадцать, а в меньшем – пять-семь.
«Что это такое?»
Вокруг запруды росли молодые деревца, в основном, березы с тонкой белой, еще не загрубевшей корой. Когда-то здесь было открытое место, проплешина, через которую бежал ручей, и кто-то воспользовался этим, чтобы построить запруду. «Конечно, это сделали дети. Мы в детстве тоже строили такие же, – думает Царев, – только поменьше».
Он стоял на пригорке, между двумя березами, и оглядывал это странное место. Из запруды имелся выход. Ее строители оставили на противоположной стороне отверстие, чтобы излишки воды могли вытекать и не переливались через край стены. Теперь Царев слышал журчание выходящей из дренажа воды, хотя, приближаясь, почему-то ничего такого не уловил.