Вернулись поздно. Разумеется, забыли место швартовки. Привязали лодку наугад. Сняли весла и зашагали подлинному узкому помосту. На берегу появилась дама в спортивном костюме. Она выбежала из своего дома. Сразу, без долгих вступлений, начала громко кричать. Точь-в-точь, как моя соседка по дому.
Мы шли не останавливаясь.
— Чего она орет? — у берега спросил Виктор.
— Не пойму, — сказала Лена. — Кажется, это ее причал.
Мы увидели знакомую табличку «Private».
— Может, переставим лодку? — предложила Лена.
— Перебьется, — сказал Виктор, — вздорная баба. Подумаешь. Ну постоит лодка часик. От нее не убудет.
Мы направились к коттеджу Гая. Он уже бежал к нам. На ходу застегивал китель. Натягивал пониже фуражку.
— Ничего страшного, — улыбнувшись, сказал Гай. — Отдыхайте.
Он прошел мимо дамы, стараясь не поворачиваться к ней спиной. Прижал обе ладони к сердцу. Извинился. Она, буркнув что-то в ответ, вернулась в дом. Гай добежал до конца причала. Отвязал лодку и потянул ее к берегу.
— Хочет по суше отбуксировать к своему месту, — сказал Виктор. Мы наблюдали за Теннотом, опершись на весла.
Опять выскочила соседка. В этот раз она стала кричать еще громче. Гай снова извинился. Он остановился на середине причала, не зная, что делать. Весел в лодке не было. Соседка не унималась. Она успокоилась лишь тогда, когда бригадный генерал прыгнул в воду.
Гай молча тащил лодку к своему причалу. Его китель мгновенно намок и потемнел. Иногда вода накрывала плечи. На поверхности оставалось мрачное лицо и форменная генеральская фуражка.
Утром вместе с газетами пришла дурная весть. Прибежала взволнованная Лена. Ворвалась к нам в комнату. Бросила на стол местную газету.
— Видали! Какой ужас!
На первой странице — я, Виктор и Лена на сцене школы. Еще наши портреты. Ну о-очень крупно.
— А, по-моему, неплохо, — сказал Виктор.
— Ты почитай, что здесь!
Оказывается, какая-то журналистка напечатала статью «Правда об СССР». С подзаголовком, набранным внушительным кеглем — «Русские сбрасывают стариков с деревьев!». Большой репортаж о нашей встрече с американскими школьниками.
— Эти ненормальные опубликовали все, что мы наговорили! — По щекам Лены текли слезы. — Нас теперь на родину не пустят. Cepera, смотри, что ты тут наплел. — Рыдая, Лена начала переводить некоторые цитаты: «Дети в школе не учатся… За чтение книг преследуют… Компьютеры? — переспросил русский журналист, — мы такого не знаем… Телевизоров не видели… За малейшую провинность всех сажают в тюрьму. Там пытают и бьют электрическим током». Бред какой-то-о-о-о.
Мне стало нехорошо.
— Лена, ну ты же помнишь. Это был ход. Ораторский прием. Все усугубить, довести до абсурда. Чтобы потом опровергнуть…
— Я-то помню. Только как возвраща-а-а-ться?
— Да, влипли, — расстроился Виктор. — Если дойдет до начальства…
Картина действительно вырисовывалась безрадостной. Виктор сник, задумался. Лена продолжала рыдать.
— Надо сейчас же ехать в редакцию, — говорю. — Пусть дадут опровержение.
Спустились на первый этаж к Майклу. Стали объяснять ему все с самого начала.
— Майкл, понимаешь?
— Понимаю, — говорит Майкл, — но зачем надо было столько врать? Не понимаю.
Через некоторое время добрый Майкл все же позвонил в редакцию и договорился о немедленной аудиенции.
В фойе редакции темно и малолюдно. Нас встретила корреспондентка, автор статьи. Как оказалось, та самая девица, которая, догнав Виктора в школе, интересовалась, как старики взбираются на деревья. Пригласила в кабинет. Терпеливо слушала все наши доводы.
— Да, — говорит, — все ясно. Когда вы уезжаете?
— Через несколько дней.
— Понятно.
— Что «понятно»? — на всякий случай уточняем мы.
— По-человечески я вам сочувствую. Скажу больше. И мне на вашем месте было бы страшно. За эти мужественные слова, наверное, вас будут преследовать. Возможно, арестуют. Кей джи би начнет оказывать физическое воздействие… Но за правду надо бороться.
Она сказала об этом так просто, будто отправляла нас на рынок менять негодный товар.
— С кем бороться? За какую правду?
Журналистка громко и вдохновенно начала что-то выкрикивать. Кажется, в стихах.
— Что она несет, Лена?
— Ну, вроде нашего: «Лишь только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой».
— Какой бой? — говорю. — Здесь все вранье от первой до последней строчки.
— Как вранье?