А вчера выпало новое испытание, которое перевернуло мне всю душу. Всё так перепуталось, смешалось в какой-то липкий ком, что жить не хочется.
Под вечер Дима позвонил, что сдаёт дела и вернётся домой нескоро. Я решила сходить в кино одна, чего никогда до этой поры не делала. По какому-то нелепому, несообразному случаю рядом со мной оказался Михаил. Надо было встать и уйти, но нет, что-то удерживало меня. Я сухо поздоровалась с ним и больше ни о чём не говорила, молча дожидаясь начала сеанса. Народу было немного, сидели по всему залу отдельными группками.
Почти не видя картины, я рассеянно ждала её конца. Миша тоже молчал и напряжённо смотрел на экран. Что-то тягостное было в этом молчании, и я уже хотела было всё-таки уйти, но тут вспыхнул свет и двери клуба раскрылись.
- Ира, вы... ты домой? - задал он мне нелепый вопрос, когда мы встали и направились к выходу.
Я поняла, что ему неловко, и что он отчего-то волнуется. Вдруг мне захотелось это проверить. Я попросила его проводить меня до дому и рассказать что-нибудь. О себе, о своей службе, жизни. Тем более что идти ему было со мной по пути. Когда мы остались в глухой аллее совсем одни, я сказала:
- Ну вот, Миша. Мы на днях уезжаем. Прощай. Наверно, больше уже не увидимся, - всё это я старалась сказать, как можно спокойней, ровным голосом, ожидая его реакции.
- Куда? - спросил он. Мне показалось, что голос у него дрогнул.
- Да в какое-то Покровское, - усмехнулась я.
Он молчал. Так подошли мы к нашему дому. Было совсем темно и тихо, только чуть слышно шелестел над головами в голых ветвях ветер.
- Вот и пришли. До свидания! Желаю счастливого пути, - сказал он мне.
И тут я сделала глупость, которой не прощу себе никогда. Будто кольнул меня кто.
- Может, поцелуемся на прощанье? - предложила я, то ли со злорадством, то ли с обидой.
Он как-то странно вдруг выпрямился, и не успела я опомниться, как он уже целовал меня в губы, глаза, щёки. Потом рывком от меня отстранился, опомнился и сказал:
- Это хорошо, что уезжаешь... так даже лучше. Только прости мне всё... - как-то судорожно глотнул и быстро пошёл.
Я не удерживала его. Стояла растерянная, обрадованная и в то же время несчастная. А губы всё ещё горели, словно по ним ударили током. Я понимала его: он не хотел, не имел права врываться в нашу жизнь, не смел ломать её. Только всё равно теперь она сломана, сломана навсегда, безвозвратно. Ах, Миша, Миша!"
Ирина снова оторвалась от чтения. Сидела усталая, раздавленная. На перевёрнутой странице стояла новая дата. "Мы в Покровском..." - выведено было крупным чётким почерком.
- Да, в Покровском! - машинально повторив, прошептала Ирина. - И сейчас всё в покровском, и завтра, и послезавтра, и... без конца. Зачем Покровское, почему? Бессмыслица какая-то...
Ирина помнила, как они приехали. Как настаивал Дмитрий, чтобы она устроилась работать на хлебопекарню. "Быстрее денег скопим! - вспомнила она его какие-то сухие, безжалостные слова. - Уедем в Подмосковье. Вот там уж и отдохнём!" В Подмосковье ей уже не хотелось. Родители умерли. Никто её там не ждал. Она и сама не знала, чего ей надо, но на пекарню... не хотелось.
До самого отъезда в Покровское Михаила она не видела, он избегал её. А она готова была ехать, куда угодно, хоть за 1000 вёрст. Только бы скорее бежать, бежать отсюда! Бежать от себя... Ей всё время казалось, что случится что-то страшное, непоправимое, чего она уже больше не перенесёт. Невыносим стал и Дмитрий. Кто-то передал ему, что видел её с Михаилом в кино, и он стал душить её своей необузданной ревностью, чёрными подозрениями.
В Покровском стало ещё хуже. Он не мог забыть ей Михаила.
- Ты думаешь, я не вижу? - кричал он ей в лицо. - Не чувствую? Ты - словно чужая. Ты... ты даже отдаёшься мне безучастной и холодной, как лёд. Ну скажи, скажи, кто у тебя на уме? Стрельцов, да? Кто?!.
Так было часто. Не раз она подумывала бросить его, но останавливал её от этого шага ожидаемый ею ребёнок и сам Дмитрий, когда остывал и вымаливал у неё прощение, чуть ли не на коленях. Он всё-таки любил её, по своему, и какой-то странной, непонятной любовью. Любил и оскорблял. Ирина не понимала его. Но она не хотела, чтобы ребёнок рос без отца. Слово СЕМЬЯ было дорого ей, и много для неё значило. Она ещё надеялась, что с появлением ребёнка всё изменится. У неё появятся новые заботы, радости, её легче будет изменить своё отношение и к Дмитрию (ведь он будет отцом её ребёнка), да и сам он, возможно, переменится.
Ирина старалась не замечать, что меж ней и Дмитрием нет ничего общего, и надеялась, что этим общим станет ребёнок. Чтобы отвлечься, пробовала помогать в больнице, бралась за английский язык, пыталась развести свой сад и цветы - ничто не помогало. Кругом её окружала какая-то пустота, бессмыслица. Что бы ни делала, не понимала, для чего. Почему такое равнодушное у неё отношение ко всему, не знала. "Словно по обязанности живу" - думала она, сама себе удивляясь.
Несмотря на все усилия Ирины быть Дмитрию хорошей женой, другом, разлад между ними всё усиливался. Дмитрий чувствовал искусственность её теплоты и оскорблялся. Холодок, который он всегда ощущал в её отношении, нередко приводил его в бешенство. Он хотя и любил её, всё чаще раздражался по каждому пустяку, и был даже груб. Он не верил ей, сделался мелочен и придирчив. Хорошо относиться к нему было всё труднее, приходилось насиловать душу.
Дмитрий стал выпивать и незаметно опускаться. Однажды, когда он поцеловал её, она непроизвольно отшатнулась.