– Мы решили выразить это через метафору тела, – Настя листала снимки, а солнце блестело на проколотых бровях и губе. – поэтому нет, Леска, мы не собираемся делать ещё одну унылую экологическую фотопирушку – ах, спасите нас от помоек, нам нравится только чистый капитализм – наоборот, мы хотим показать, что свалка, вырубленный лес, заброшенный город – это слепое место, куда не дотягивается взор капитала, а значит там возможно переплетение новых онтологий, свободное от принуждения.
Олеся с Ташей переглянулись. Полнушка закатила глаза, показывая, что сейчас упадёт в обморок. Накрашенный рот приоткрыл клычок.
– И вы делаете инсталляцию, так? – уточнила Леся.
– Проект, – напомнила Иветта, – мы ещё не определились с названием. Запутанность средней полосы, как вам?
– Трансцендентально, – глумливо засмеялась Таша. Настя хотела возразить, но Иветта одёрнула её и увлекла всех в лес. 'Наконец-то', – подумала Олеся, когда под ногами примялась первая поросль.
Берёзы качали тяжёлой зелёной листвой. Корни торчали из земли как костяшки длинных вытянутых пальцев. Отовсюду пели птицы, и лес не терялся в эхе, а заворачивался вокруг, звенел иволгой, шумел густотой, скрипел старыми стволами, откуда дятел выстукивал короеда. Это была фуга, где даже шаги хрустели собственной восьминогой песней. Разрозненное, но в то же время единое, многоголосье не только звучало, но ещё и пахло – нагретой землёй, пряностью первых застенчивых грибов, растрескавшейся корою, ягодами, сухостью иссушённой травы, мускатным потом четырёх молодых женщин.
– Ай, комар! – Настя хлопнула себя по шее. Таша достала из рюкзака брызгалку, но Настя, как и Олеся, помотали головой. Иветта, наоборот, как следует обработала тело, – Ах ты...!
Настя задумчиво размазывала по лбу кровавый комочек. Делала она это так, будто о чём-то вспоминала.
– Придумала! – вдруг закричала она, – Леска, снимешь?
– Что, теперь твоя очередь? – вздохнула Олеся, отгоняя комаров.
Настя нашла солнечное место, где берёзы росли трезубцем. Деревья сплелись в подобие гинекологического кресла, опрокидывающего назад и бесстыдно задирающего ноги. Настя разделась, легла спиной на наклонившееся дерево, приподнялась и два других ствола развели её ноги.
– Резкость только настрой, – указала Настя, – чтобы комаров видно было.
Они уже облепили невыносимо белое тело. Среднего роста, с большой торчащей грудью, шириной в плечах и мощными предплечьями, Настя раскинула себя так, что можно было заглянуть внутрь. Вздёрнутый нос, обсечённые зелёные волосы, угловатость сходящихся мышц... в девушке была красота комода, чего-то стойкого и неподвижного. Настя уважала штангу, в детстве – улицу, потом только книги, и вид её, крепкий, как орешек, всегда был насмешлив – ну-ка, попробуй раскуси. Насте нравилось считать себя кем-то вроде телохранителя группы, справедливой задирой, которая легонько подтрунивает над своими и беспощадна с чужими. Настя знала меньше Ивы и тело её было не таким спортивным, как у Олеси, зато она была сильнее Иветты и умнее Лески, и только Таша, которая не участвовала в этом тайном соревновании, нравилась Насте безусловно и просто так. Они и ругались между собой как близкие люди – дерзко, до остроты.
Ветер качнул листву, и тень зацепилась за кольцо в переносице. Настю влекло дёрнуть, посмотреть, соскользнут ли короткие сильные ноги, не взметнётся ли грудь. Девушка была тугой, с наплывами каучуковых мышц. Их хотелось разгладить и потянуть: крутые икры, ушастые бёдра... В отличие от Иветты, лобок Насти был тщательно выбрит.
– Расслабься, – посоветовала Таша, – ты родишь сейчас.
– Так надо!
– Сколько комарья... – наводя камеру, пробормотала Олеся.
Гнус ползал по обнажённому телу. Подмышки, соски, пах – Настя подрагивала, сдерживаясь, чтобы не закричать. Тело её дрожало, и на нём медленно набухали комары. Сразу несколько толклись у соска, проткнутого титановым стержнем. Его венчали два маленьких алых грибочка, сжавших коричневую плоть соска. Девушка откинула голову, обнажая плотную шею. Ноги раздвинулись, пальцы впились в дерево.
– Давай быстрее, – простонала Настя.
– Сейчас закончу, – сказала Олеся и сделала последний снимок, – Всё.
Настя спустилась с трезубца, и разглаженные мышцы вновь собрались в крепкое невысокое тело. Настя встряхнула руками, покрытыми комариным ворсом. Насосавшиеся комары отвалились неохотно, как после пирушки. Настя перешла к груди, по одному отрывая насекомых. Те тяжело падали в воздухе и только потом летели. Иветта посмотрела на подругу с непонятным ей самой восхищением:
– А ты хорошо придумала. Я бы не догадалась.
– Что придумала? – в нетерпении спросила Таша.
– Про комаров.
– Комаров...?
– Это просто. О чём мечтают парни? Чтобы мы им отсасывали. С отсоса начинается порнография: женщина на коленях, её давят прямо в лицо. Заканчивается оно также, только лицо уже пачкают. Это самый известный знак женского унижения. Настя придумала, как его обыграть. Она предложила отсосать у себя, бесстыдно и сразу всем, этакий гэнг-бэнг с комарами. Это прямая отсылка к порно, но она же его и разрушает. В порно женщина изображает наслаждение, хотя зачастую не испытывает его, но нечувствие скрыто за наложенной озвучкой и совокупляющимися телами. Настя тоже изобразила удовольствие, но очевидно, что никакого удовольствия от того, что тебя облепили комары, нет. Следовательно, Настя притворяется, но для чего? Здесь уже нужно подумать. Много интерпретаций. Можно связать это с половым насилием. Или это критика отчуждения? Или... о-о-о! Мать, как же я сразу не поняла! Вот я дура! Поза же очевидна! Забудьте, что я наговорила! Настя специально приняла позу как на родильном кресле. Это поза боли, поза роженицы: Настя участвовала в деторождении. Каком, спросите вы? Да с комарами же! Комары, точнее – комарихи, добывают из нашей крови белок, который нужен им для выращивания яиц. Если крови не будет, самка отдаст кладке свой белок и умрёт. Тем самым Настя проявила женскую солидарность, распределив то, чего в ней избытке – здесь так кстати её развитая фигура – и напоила своей кровью страждущих матерей. Наслаждение Насти понятно – это удовольствие деторождения, неотчуждаемая женская привилегия, которой нет у самцов. Настя счастлива, потому что, будучи самкой, помогла родить другим самкам. Через свою кровь она создала прямой ассамбляж, доказывая, что такие разные существа как комар и человек могут состоять в матрилинейной связи. Да, есть здесь что-то этнографическое... Так... секунду... Что образуют лес, комары и обнажённая женщина? Матрилокальность! Да-а, очень многослойно получилось... Если Настя лежит в родильном кресле, то перед кем она раскорячилась? Кто принимает роды? Очевидно, какой-то врач. Но его нет! Откуда врач в лесу? Значит роды принимает сама природа! Опять же, игра роды-природы. Ну и отказ от врача – отказ от надзора, регламента, дисциплин. Реверанс к Фуко, это понятно.