Дыхание Иветты сбилось, она с восторгом посмотрела на подругу:
– Насть, а ведь такое ещё никто не делал. Ну, я вроде не читала такого. Блин... круто-круто!
Настя нехотя почувствовала себя счастливой. Наконец-то она придумала что-то лучше Иветты. Проколотые губы расплылись в затаённой улыбке.
– Ага, очень многослойно, – пошутила Олеся, – а название будет такое: акушерка комара.
Девушки не обратили на колкость внимания. Пока они о чём-то шушукались, Таша осторожно дотронулась до руки Олеси:
– Лесь... они меня пугают. Я как бы всё понимаю, что они говорят, но при этом ничего не понимаю.
– Забей, они всегда были себе на уме. Лучше вспомни, как Настюха столовку разгромила.
Таша осклабилась, обнажив клычок. Однажды, когда она несла полный поднос еды к столику, какие-то парни презрительно назвали её жирухой, Услышав это, Настя подскочила к обидчикам и одним махом опрокинула стол, вывалив пюрэху с чаем им на штаны.
– А Ива по социологии нас натаскала. Я бы зачёт в жизни не сдала, – вздохнула Таша.
– И я.
– Девы! А помните вы нам с Лесей...
Воспоминания вернули в прошлое. Девушки вдруг бросились наперегонки, и Ива с Олесей, смеясь, неслись рядом, пока Леска не прибавила и не оторвалась. Бег – это когда ноги превращаются в крылья, и Леска летела, перемахивая кусты и овражки. Остановившись, она протрусила к запыхавшейся троице, и все пошли рядом, пока не упёрлись в болотце. Ива опустила руки в заросли тины и сказала, что ряска не расчленяется на стебель и листья, оставаясь целостным растением. Затем Настя с Ивой заспорили, стоит ли лезть в болото и что это может выразить. Таша неожиданно толкнула спорщиц в воду, те замахали руками, устояли и с криками бросились за хулиганкой.
Когда все успокоились, Ива снова взялась объяснять:
– Почему свалка, чаща или болото? Мы хотим показать, что естественной среды не существует. Райского сада нет, нам некуда возвращаться. Но ещё возможно находить слепые пятна вне внимания капитала, и переделывать эту среду с феминистских позиций. Для этого надо привлекать всё могущество биологии, кибернетики, неантропоцентрической философии. Более того, следует пересмотреть понятие отчуждения. Если весь мир прекарен, если всё – капитализм или его руины, от чего мы можем быть отчуждены? От настоящей жизни? От некой женской подлинности? Но их нет! Это полусгнившие просвещенческие иллюзии. Вот почему женщине стоит пересобрать себя хотя бы как киборга. Да, мир техники репрессивен для человека. Но тем, кто никогда не считался человеком – женщинам, собакам – бояться нечего.
– Девы, грибы!!! – счастливо завопила Таша.
Грибы встречались и раньше, но были либо раскрошившимися сыроежками, либо склизкими поганками, а этот – точнее, эти – росли кучно, толсто и строго, твёрдо указывая вверх коническими шляпками.
– Народ, а что это за грибы? – поинтересовалась Олеся.
Иветта как-то безразлично пожала плечами, а Настя полезла за телефоном, камера которого уставилась на находку:
– Сейчас узнаем.
– Приложение что ли такое? – удивилась Таша.
– Ага. Надо сфоткать гриб, и оно укажет название.
– А если ошибётся?
– У них там нейросеть, – пояснила Настя, – разрабы пишут, что уже можно различить до полутысячи видов. Главное сфоткать под шляпкой тоже. Ну или указать какая она: пластинчатая, трубчатая. Так, сейчас... Гм. Не знает.
– Запах приятный, – наклонилась Олеся, – их по запаху различать можно. Плохие пахнут плохо.
– В Японии ценится гриб мацутакэ, – безразлично сказала Иветта, – между прочим, самый дорогой гриб на планете. Так вот, пахнет он отвратительно.
Олеся взглянула на Иву. Она что, обиделась, что не смогла узнать гриб?
– Может это белый? – предположила Таша.
– Что за расизм! – Настя всё ещё пыталась добиться правды от телефона.
Иветта припала к земле, внимательно рассматривая грибы. Они росли кучно, целым семейством и были как на подбор крепкие, с коричневатыми шляпками и упругими сероватыми ножками. Грибы были в самом расцвете, нетронутые мушкой, натянутые и почти вожделеющие.