— Эй, Джинни! Сбегай-ка в трактир да принеси чего-нибудь получше… вареных щек или лытков… Давай-давай, поторопись, гости ждут!
Джинни, нисколько не торопясь, сползла с подоконника; накинув на голову дырявую шаль, она побрела к двери. Мистрис Уизли тем временем порылась в груде белья, выудила оттуда бутылку, обтерла ее фартуком и водрузила на стол.
— У тетушки Молли всегда припрятано, — она игриво подмигнула юному Малфою.
Тот учтиво улыбнулся.
— Ах, тетушка Молли, — похвалил он, — я не устаю восхищаться вашей изобретательностью.
С опаской оглянувшись на мужа и удостоверившись, что тот спит, мистрис Уизли достала откуда-то грязные захватанные стаканы, чистоплотно вытерла их замызганным своим фартуком, которым только что вытирала табурет и бутыль, плеснула в стаканы из бутылки и подала один Снейпу, сказав ему заговорщицким шепотом:
— Ну, давайте! Только не разбудите мистера Уизли, а то нам ничего не останется.
Снейп с сомнением посмотрел на мутноватую жидкость в своем стакане, от духа которой щипало глаза.
— Да вы пейте, сэр, не стесняйтесь! — подбодрила его гостеприимная мистрис Уизли, по-своему истолковав нерешительность гостя. — Ох, какие вы манерные, мистер! Одно слово — джентльмен! — она растроганно похлопала Снейпа по колену.
— Видите ли, мэм, я не совсем здоров… — промямлил тот, пытаясь отставить стакан — мистрис Уизли ему не позволила.
— Тогда тем более вам надо выпить! Как говорят у нас в Ирландии, то, что не вылечат масло и виски, невозможно вылечить вообще, — она обхватила руку Снейпа своей горячей сильной рукой и заставила его поднести стакан к губам. — Правда, настоящего масла в этом дрянном городе не купишь, дорого слишком — одну только эту колесную смазку и едим — как ее там? — маргарин, что ли. Зато выпивка у тетушки Молли отменная! — она подтолкнула руку Снейпа, и тот, стукнувшись зубами о край стакана, залпом выпил.
У Снейпа из глаз брызнули слезы; он закашлялся и долго не мог вогнать в легкие воздух. Внутри всё горело, его прошиб пот, кровь заколотилась в висках. Комната, стол, гирлянды выстиранных панталон, корсетов и сорочек слились и поплыли у Снейпа перед глазами. Сквозь гул в ушах до него донесся добродушный голос мистрис Уизли:
— Ишь, как вам поплохело! Вот, закусите бараньими почками.
Снейп чувствовал, что стоит ему взглянуть на эти бараньи почки — и его вытошнит: он и так еле сдерживал рвотные позывы. Но мистрис Уизли, не слушая его слабые протесты, насадила на большую вилку кусочек мяса и чуть ли не насильно сунула ему в рот. Должно быть, трактирщик на этот раз, против своего обыкновения, постарался на славу — или, возможно, Снейп просто давно не ел; как бы то ни было, он открыл глаза, утер выступившие слезы и уже по собственной воле принялся за неаппетитное угощение мистрис Уизли. Драко тоже отдал должное гостеприимству хозяйки: краем глаза Снейп видел, как юный Малфой аккуратно обгладывает овечьи лытки своими мелкими зубками — так, словно это было изысканнейшее из блюд.
— Неплохо, а? — мистрис Уизли приблизила к Снейпу побагровевшее от выпитого лицо и игриво пихнула локтем в бок. — Это вам поначалу, с непривычки, дурно сделалось — а как по мне, лучшего лекарства и нету: и болезни, и усталость, и тоску как рукой снимет! Вот, поглядите-ка на меня, сэр, — мистрис Уизли поднялась со своего табурета, оправила платье и подбоченилась. — Тетушка Молли еще хоть куда! Вы мне только стаканчик подайте — я вам и спляшу, и спою, как поют у нас в народе! — и она затянула было «Каррик Фергюс», но, взглянув на храпящего мужа, шикнула сама на себя и замолчала.
Подошла Джинни. Не дожидаясь приглашения, она налила себе в материн стакан, апатично выпила не закусывая и так же апатично отошла обратно к окну.
— Что-то Рон не идет, — вздохнула мистрис Уизли. Она сидела близко придвинувшись к Снейпу и подперев кулаком подбородок — по-видимому, виски настроило ее на задушевный лад. — Наверное, не распродал еще вечерние газеты. Ну, вот еще вам, сэр, полстаканчика налью как гостю, а больше не могу, уж не взыщите: сынок мой младший с холода придет, надо и ему горлышко прополоскать, — она подлила Снейпу из бутылки. Тот охотно выпил.
Мистрис Уизли закупорила бутыль, завернула остатки угощения, поднялась, покачнулась и нетвердой походкой направилась к грубо сколоченному шкафчику. Запрятав в него снедь, она со вздохом плюхнулась обратно на табурет и доверительно сказала Снейпу:
— Что бы там соседи ни сплетничали, а детки у меня замечательные, мистер Снейп. Все уже пристроены: вон, даже самый младшенький сейчас придет с работы — газеты разносит. Джинни еще помладше; папаша, конечно, старается ее определить — но что с нее взять, с девок мало проку… По дому мне помогает — и то дело. Если бы еще в окно все время не пялилась… Старшенькие, Билл и Чарли, тоже славные ребятишки; жалко, что вы их не застали, сэр, — они у меня сейчас на каторге, — мистрис Уизли, расчувствовавшись, всхлипнула. — Перси как в большие люди вышел — помощником инспектора, значит, стал служить, — так давай нос задирать — не помог братьям от ступального колеса отвертеться. Совсем забыл о семье, паршивец: домой не приходит — отдельно, вишь ты, зажил, всё с этой своей потаскухой Пенелопой Кристал милуется. А по-английски как шпарит, всё такими словами мудреными, вот прямо как вы, сэр. Он у меня парнишка головастый, далеко пойдет, вот увидите, — с гордостью заявила мистрис Уизли. — Да и близнецы мои, Фред и Джордж, — ушлые ребята, всегда денежку найдут. А какие веселые! У нас, сэр, так говорят: жизнерадостность — признак мудрости. А они у меня уж такие сообразительные! — купят за пенс, продадут за шиллинг. Если б мистер Уизли всё не пропивал, мы бы сейчас как короли жили, так я вам скажу, мистер Снейп! — она умиленно вытерла фартуком глаза. — Поскорей бы уж мои старшие с каторги вернулись. То-то радость, когда за столом собирается вся семья! Любо-дорого смотреть! Когда мы только-только приехали в эту чертову страну (не в обиду вам, сэр, будь сказано), то перебивались с картошки на чай; а и тогда смотрела я на своих ребят и нарадоваться не могла…
Мистрис Уизли пустилась в воспоминания, расписывая свои мытарства в Англии и привольное житье на родине, и не заметила, что ее гость начал клевать носом. В конце концов Снейп, захмелевший и убаюканный болтовней хозяйки, уронил голову на руки и провалился в тяжелый сон без сновидений.
========== Глава одиннадцатая, в которой читатель сможет убедиться в том, что от порока до греха — один шаг. Влиятельный в определенных кругах джентльмен предлагает Северусу Снейпу свое покровительство ==========
Гибкое тоненькое тело прижималось к Снейпу — он ощущал теплое дыхание на своей шее и холодные ступни, касавшиеся его ног, но Снейпу казалось, что он по-прежнему спит. Тяжелая, жаркая, утомительная дремота всё еще владела им. Он едва мог дышать: воздух, пахнущий дымом, щелоком, мылом, спиртом и потом, не насыщал легкие, а, напротив, заставлял задыхаться. Похоже, была ночь — во всяком случае, приоткрыв глаза, Снейп увидел лишь кромешную темноту. В тишине раздавался разноголосый храп семейства Уизли; снаружи, из-за окна, доносились отзвуки пробудившейся к вечеру Ноктюрн-аллеи: крики торговцев, ругательства, визгливая мелодия скрипки, пьяный ор.
Снейп вновь закрыл глаза. Ему было дурно, хуже, чем прежде — впрочем, ночью любая боль терзает сильнее. От лежания на жестком соломенном тюфяке затекли спина и шея, но Снейп не мог пошевелиться — от слабости ли, от дремоты или от того, что юный Малфой обвивал его руками и ногами. Послышались голоса, мужской и женский — Снейп, вновь погрузившийся было в беспамятство, резко, испуганно проснулся. Ему почудилось, будто говорят прямо здесь, в этой комнате. За окном показались две фигуры, и в одной из них Снейп узнал давешнюю черноволосую шлюху — но, возможно, его истощенный болезнью разум всего лишь подсказал ему знакомый образ, путая сон с явью. Силуэты пропали, но Снейп всё еще слышал голоса совсем рядом; вскоре они сменились мерными шлепками, сопением и громкими притворными стонами. Снейпу стало неловко: он чувствовал себя так, словно подсматривал за чем-то непристойным, пусть даже и сам того не желал — словно против воли оказался запачкан этой грязью. Он вдруг явственно услышал собственный запах: несвежего белья, немытого тела, спиртного, отвратительных бараньих почек, которые он съел с таким аппетитом, — и ощутил брезгливость к самому себе — к тому, в кого он превратился.