Он оказался в просторном зале, убранном с показной роскошью: со множеством круглых столиков, тяжелыми бархатными портьерами винного цвета с золотыми шишечками и барной стойкой с зеркалом позади. Вернее, зал был бы просторным, если бы не возбужденная, хохочущая, пьющая и поющая толпа, заполонившая его. Яркий свет, отражающийся от зеркал, развешанных повсюду, слепил глаза; звон бокалов, заливистый смех «дам», громкие голоса захмелевших мужчин, музыка и топот танцующих оглушали; удушающий аромат духов мешался с запахами имбиря, спиртного и пота. Взгляд Снейпа выхватывал отдельные разноцветные вспышки: веер из павлиньих перьев в руке, обтянутой розовой шелковой перчаткой; ярко накрашенные губы певички, берущей высокую ноту; мягкая женская грудь, густо напудренная, с прорисованными синим карандашом «нежными» венками; мужская рука, хлопающая по полуобнаженному белому бедру… Снейп почувствовал головокружение.
Он не любил заходить в общий зал — отчасти из-за боязни встретить там знакомых, отчасти из-за отвращения и стыда, что он испытывал, глядя на всё это развеселое, шумное, бесстыдное пиршество порока. Снейпа не привлекал, а, напротив, отталкивал такой неприкрытый разврат. Оказавшись в самом его сердце, Снейп вновь пожалел о своем необдуманном решении.
На его счастье, мадам Розмерта, пышнотелая розовощекая дама средних лет, пришла ему на помощь. Появившись из-за барной стойки, хозяйка заведения выплыла Снейпу навстречу, подобрав свои бесчисленные шуршащие шелковые и атласные юбки, каждая из которых отличалась от другой по цвету и орнаменту.
— Мистер Снейп! — пропела мадам Розмерта низким грудным голосом. — Какой приятный сюрприз! Как давно вас не было! Я уж думала: «Неужели наш любимый мистер Снейп нас забыл?» Всё-то вы печетесь о делах, себя не жалеете. Ах, если бы каждый мужчина был как вы! Я так и сказала нашей Доброй Лили: «Если бы каждый мужчина был таким порядочным и совестливым джентльменом, как мистер Снейп, давно бы уже настало Царство Божие на земле!» — и мадам Розмерта истово перекрестила дебелую грудь. Тут ее взгляд упал на девицу, всё еще крепко державшую Снейпа за локоть. — А ты что здесь? Что ты удумала? — сладость в голосе мадам Розмерты мгновенно исчезла, зато вдруг появился простонародный выговор: хозяйка «Цветника» была отнюдь не француженка, хоть и требовала называть ее «мадам» — для солидности. — Ну не дура ли ты? — привести мистера Снейпа в общий зал! Вы уж простите Лаванду, — опять повернулась к Снейпу мадам Розмерта. — Только что из деревни, никаких манер, фи! Я ее в услужение взяла, девушка она хорошая и старательная, хоть и простушка: даже имя свое новое запомнить не может. — Здесь необходимо заметить, что Мадам Розмерта, следуя названию своего заведения, всем своим подопечным меняла имена на более, как она считала, изысканные «цветочные». — Но после поста, сами понимаете, от клиентов отбоя нет, вот и приходится даже таких глупышек джентльменам предлагать. Идемте, мистер Снейп, я сама провожу вас к Лили. Она, верно, уже освободилась.
Взяв Снейпа под руку, мадам Розмерта вывела его из общего зала. Лестница с вычурными витыми перилами вела на второй этаж, где располагались комнаты девушек. Мужчины со своими дамами (а то и с двумя) поднимались наверх или, натешившись, спускались обратно в общий зал, чтобы восстановить силы. Взглянув на этот, казалось, неиссякающий поток человеческих тел, Снейп поспешил поскорее свернуть под лестницу, где в тени скрывалась еще одна дверь, — и нос к носу столкнулся с вороватого вида джентльменом, который, похоже, пытался проскользнуть к выходу незамеченным.
— Куда это вы так торопитесь, мистер Люпин? — вопросила мадам Розмерта, заступив ему дорогу. — Пользуетесь, значит, простотой моей Доброй Лили и думаете, что ее услуги вам и впрямь задаром обойдутся?
Мистер Люпин, не оставляя надежды протиснуться между лестницей и телесами мадам Розмерты, пробормотал что-то невнятное.
— Лили хоть и ирландка, но всё же она работает не где-нибудь, а в моем заведении, и тоже имеет право на приличное вознаграждение! — продолжала Розмерта. — Была бы она дурнушкой, грязнулей или неумехой, как те, что на улице, я бы ее не держала. Вот даже мистер Снейп, достойный джентльмен с безупречной репутацией (между прочим, стряпчий в солидной конторе, а не мошенник вроде вас, мистер Люпин!) выделяет ее из всех моих девушек, — Розмерта замолчала, весьма гордая собой, ибо полагала, что своей прочувствованной речью убила двух зайцев: пристыдила плохого клиента и сделала комплимент хорошему. Но Снейп, не оценивший дипломатического искусства мадам Розмерты, с раздражением подумал, что наивная женщина, сама того не заметив, как бы представила его скользкому типу, с которым он не желал водить никакого знакомства.
Тот же (должно быть, сообразив, что сбежать на этот раз не удастся), принялся рыться в куцей, засаленной от долгого ношения жилетке; насколько можно было судить по выражению его лица, платить ему было нечем. Но, как любила говаривать мадам Розмерта, она «и не таких заставляла раскошелиться». Ловко выудив у него из кармана часы без цепочки, мадам Розмерта отправила их в один из многочисленных карманов, спрятанных в складках пышной юбки, а ошеломленному прохвосту заявила:
— Так-то будет лучше, мистер Люпин! Вернете ваши часы, когда принесете мои деньги! Не такой уж вы и ценный клиент, чтобы я ради вас кредитами разбрасывалась — так и разориться недолго. А дело мое и без того затратное, вон одних только свечей сколько изводится, впору собственный свечной заводик заводить!
Не проявив никакого сочувствия к тягостям бизнеса мадам Розмерты, скользкий тип проворно прошмыгнул мимо Снейпа и вскоре скрылся в дверях. Розмерта же, обнаружив, что Снейп почему-то не пришел в восторг от ее способностей решать деловые проблемы, а, наоборот, заметно сник, по-своему истолковала его кислую мину и горячо заверила:
— Прошу меня извинить, мистер Снейп, как раз к вам мои слова не относятся! Для таких благородных джентльменов я готова хоть на целый год кредит открыть. И сама-то Лили как вас уважает, куда больше, чем всех прочих клиентов: всё только о вас говорит, беспокоится о вашем здоровье, будто вы ей отец родной.
Измученный сегодняшними треволнениями (а под конец — еще и этой нелепой пошлой сценой с типом, будто бы сошедшим с подмостков фривольной комедии), мистер Снейп не нашел в себе сил, чтобы ответить. Ему совсем не хотелось, чтобы Лили уважала его как «отца родного», а уж тем более не хотелось думать об остальных ее клиентах. Вот почему, когда мадам Розмерта без стука распахнула дверь в чулан под лестницей, который она высокопарно называла «будуаром Лили», Снейп вошел туда с тяжелым сердцем.
Он подозревал, что увидит Лили в постели, и не хотел этого видеть. Но, к его облегчению, кровать оказалась накрытой покрывалом, а Лили — одетой в простенький пеньюар; склонившись над кувшином, она капала в него что-то из маленького граненого флакона. Пахло уксусной эссенцией.
— Лили, душенька, гляди, кто к тебе пришел, — сказала мадам Розмерта, выглядывая из-за спины Снейпа.
Лили подняла голову, увидела Снейпа и просияла. Схватив кувшин и таз, она скрылась за ширмой, приветливо крикнув оттуда:
— Мистер Снейп, обождите малость, я скоренько!
Снейп прошел к маленькому псевдо-индийскому столику, оглядывая знакомую комнатку со скошенным потолком, — в ней ничего не изменилось с тех пор, как он был здесь в прошлый раз, и это постоянство ему нравилось. На подоконнике — клетка с канарейкой (Лили любила ее нежный щебет); на стене — выцветшие вышивки в рамочках и две аляповатые картинки: святой Патрик, изгоняющий сонмище змей, и слащавая Богородица с пухленьким, умильно глядящим Младенцем. Стул с плетеным сиденьем и низенький табурет; старая ситцевая ширма; небольшое зеркало напротив узкой кровати, накрытой малиновым покрывалом. Снейп присел на стул. На столике перед ним горела единственная свеча: по-видимому, рачительная мадам Розмерта не считала нужным расточать свечи на такую скудную обстановку. Но Снейпу был приятен и этот приглушенный свет, и милая простота комнатки — так же, как ему был приятен певучий ирландский акцент Лили. Дожидаясь ее, он, как всегда, рассматривал рисунок на ширме в «индийском» стиле: сказочный дворец раджи и пасущиеся невдалеке лани. В трепещущем свете свечи рисунок словно бы оживал и уже не казался таким неуклюжим.