И, спустя долгое время, обернувшись назад, я все еще различал поднимавшуюся над песком длинную шею покинутого животного, следившего, как исчезают на горизонте последние живые существа, которые ему суждено было видеть. А еще через час мы заметили прижавшуюся к скале собаку, с открытой пастью, с оскаленными зубами; она не могла пошевелить даже лапой, и взгляд ее был прикован к двум ястребам, которые невдалеке чистили себе перья в ожидании ее смерти. Она была охвачена таким ужасом перед терпеливыми птицами, жадными до ее мяса, что не повернула даже головы и не заметила камней, которые бросал в нее один из спаги, проезжая мимо.
И вдруг по выходе из следующего ущелья я увидел перед собой оазис.
Это была незабываемая картина. Вы только что прошли через бесконечные равнины, пробирались по островерхим, оголенным, выжженным горам, не встретив ни единого дерева, ни единого растения, ни единого зеленого листка, — и вот перед вами, у ваших ног, сплошная масса темной зелени, словно озеро почти черной листвы, раскинувшееся среди песков. А дальше, за этим большим пятном, опять начинается пустыня, уходя в бесконечную даль, к неуловимой линии горизонта, где она сливается с небом.
Город спускается по склону до самых садов.
Ну и города же — эти поселения в Сахаре! Какое-то нагромождение кубиков грязи, высушенных солнцем. Все эти четырехугольные лачуги из затвердевшего месива лепятся одна к другой, так что между их прихотливыми рядами едва остается нечто вроде узких галерей, и эти улицы подобны тем ходам, какие прокладывают животные, утаптывая землю там, где они постоянно пробираются.
Да, впрочем, и все эти поселения, жалкие, слепленные из глины, похожи на постройки какие-то животных, на жилища бобров, на бесформенные сооружения, сработанные без инструментов, теми способами, которые природа предоставляет существам низшего порядка.
То здесь, то там великолепная пальма распускает свою верхушку метрах в двадцати над землей. Потом вдруг попадаешь в лес, аллеи которого заключены между двумя высокими глиняными стенами. Направо и налево множество финиковых пальм раскрывают свои широкие зонтики над садом, защищая их густой и свежей листвой нежные плодовые деревья. Под прикрытием этих гигантских пальм, колышимых ветром, как огромные опахала, произрастают абрикосовые, фиговые, гранатовые деревья, виноград и превосходные овощи.
Речная вода, собираемая в глубоких водохранилищах, распределяется среди обитателей, как газ в наших краях. Строгая администрация ведет учет воды на каждого жителя, который пользуется источником при помощи желобов в течение одного или двух часов в неделю, в зависимости от размеров своего владения.
Богатство каждого определяется количеством пальм. Эти деревья, хранители жизни, защитники влаги, подножием своим постоянно погружены в воду, тогда как чело их купается в племени.
Долина Бу-Саада, по которой река протекает к садам, прекрасна, как пейзажи сновидений. Заросшая финиковыми пальмами, фиговыми деревьями, великолепными мощными растениями, она расстилается между двух гор с красными вершинами. Всюду вдоль быстрой речки арабские женщины с покрытыми лицами и голыми ногами стирают белье, приплясывая на нем. Они сваливают его в кучу в воде и топчут ногами, грациозно покачиваясь.
Река течет быстро и шумит на всем протяжении долины. По выходе из оазиса она еще полноводна; но пустыня, которая ее подстерегает, желтая и томимая жаждой пустыня, выпивает всю воду сразу тут же за оградой садов, внезапно поглощая речку своими бесплодными песками.
Когда при закате солнца взбираешься на мечеть, чтобы полюбоваться общим видом города, открывается одна из самых необычайных картин. Плоские четырехугольные крыши образуют как бы лестницу слепленных из глины шахматных досок или грязных платков. На крышах лачуг кишит все население, которое вылезает на них, как только наступает вечер. На улицах никого не видно, ничего не слышно; но стоит вам взглянуть сверху на крыши — и перед вами откроется необыкновенно оживленное зрелище. Готовят ужин. Кучи ребят в белых лохмотьях копошатся во всех углах; арабские женщины из народа, похожие на бесформенные свертки грязного тряпья, варят кус-кус или заняты какой-нибудь другой домашней работой.
Наступает ночь. Тогда на крыше расстилают джебель-амурские ковры, тщательно очистив ее от скорпионов, которые во множестве плодятся в таких лачугах; затем вся семья засыпает на открытом воздухе под мириадами сверкающих звезд.
Оазис Бу-Саада хотя и небольшой, но один из самых очаровательных в Алжире. В окрестностях можно охотиться на газелей, которые водятся там во множестве. Часто попадается также страшная лефа и даже отвратительный длинноногий тарантул, огромную бегущую тень которого по вечерам можно увидеть на стенах хижин.
В этом ксаре ведется довольно значительная торговля, так как неподалеку проходит мзабская дорога.
Мозабиты и евреи — единственные торговцы, единственные купцы, единственные промышленники во всей этой части Африки.
Путешествуя по югу страны, наблюдаешь евреев в такой отвратительной роли, что становятся понятны и жестокая ненависть к этим людям со стороны некоторых народов и даже недавние избиения. Европейские евреи, евреи, живущие в столице Алжира, евреи, которых мы знаем, с которыми встречаемся каждый день, наши соседи и друзья, — люди культурные, образованные, интеллигентные, часто обаятельные. И мы страстно возмущаемся, когда узнаем, что жители какого-нибудь неизвестного, отдаленного городка перерезали и утопили несколько сот детей Израиля. Теперь я больше не удивляюсь этому, так как наши евреи ничуть не похожи на тамошних.
В Бу-Сааде можно видеть, как они сидят на корточках в грязных лачугах, заплывшие жиром, зловещие, подстерегая араба, как паук муху. Они зазывают его к себе и навязывают ему взаймы сто су под расписку. Араб сознает опасность, колеблется, отказывается, но его терзает желание выпить и еще другие желания. Для него эти сто су таят в себе столько наслаждений.
В конце концов он сдается, берет серебряную монету и подписывается на засаленной бумажке.
Через три месяца он будет должен заимодавцу десять франков, через год — сто франков, через три года — двести франков. Тогда еврей продаст его землю, если таковая есть, а если нет, то верблюда, лошадь, осла — словом, все его имущество.
Начальники, каиды, аги и бах-аги — тоже попадают в когти этих хищников, которые являются бичом, язвой нашей колонии, большой помехой для проникновения цивилизации и для благосостояния арабов.
Когда французские войска отправляются усмирять какое-нибудь непокорное племя, множество евреев следует за ними, покупая за бесценок отобранное добро и перепродавая его арабам, как только удалится военный отряд.
Если случается, например, захватить в какой-нибудь области тысяч шесть овец, что делать с животными? Гнать их в города? Они передохнут в пути. Да и чем их кормить, чем поить на предстоящем перегоне в двести-триста километров по бесплодной земле? И потом, чтобы гнать и охранять такой караван, потребовалось бы людей вдвое больше, чем в самом отряде.