Он был праведен и очень прост, делая все, что положено мусульманину, но у него было пятьсот жен. Поскольку у самого Мухаммеда было девять жен, он разрешил своим последователям иметь столько жен, сколько они захотят. Можно ли считать простым и праведным человека, который боится привидений, имеет пятьсот жен, и ему даже не приходит в голову, что это абсолютно безобразно?
Женщины — не рогатый скот. И в существовании есть определенное равновесие; мужчин и женщин равное число. Если один человек имеет пятьсот жен, это значит, что четыреста девяносто девять мужчин останутся без жен. Что им делать? Они станут гомосексуалистами, им придется пойти на какие-то извращения, идти к проституткам, или они станут насильниками... но что бы ни случилось с этими четырьмястами девяноста девятью мужчинами, во всем виноват Низам.
Понаблюдайте за своими праведниками, за своими добрыми, за вашими так называемыми моральными людьми, и вы поразитесь, насколько отвратительна спрятанная реальность.
Ах, устал я от всех этих "высших" и "лучших": еще выше надо мне подняться с их "высоты", прочь от них, ввысь, к Сверхчеловеку!
Ужас объял меня, когда увидел я этих "лучших" нагими; и тогда крылья выросли у меня, чтобы воспарить в дали грядущего. В тот миг, когда я увидел этих "лучших" нагими, в их абсолютной реальности — не только фасад, не только маски — когда я увидел их подлинное лицо, мне стало так тяжело, что крылья выросли у меня, чтобы воспарить в дали грядущего
Вас же, соседи и ближние мои, хочу я видеть переодетыми, принаряженными, почтенными и тщеславными, как и подобает "добрым и праведным". Я хочу, чтобы вы оставались переодетыми, потому что если вы обнажитесь, весь этот мир покажется настолько отвратительным, что лучше вам быть принаряженными, почтенными и тщеславными, как и подобает "добрым и праведным".
И сам я хочу восседать среди вас переодетым, чтобы не узнавали ни вас, ни меня: и в этом последняя человеческая мудрость моя. Он говорит о мудрости. В подлинном обществе не нужна никакая мудрость. Нужно быть простым и открытым, доступным взору; не нужно никаких секретов. Скрытность всегда уродлива.
Сверхчеловек должен быть открытой книгой.
"Но пока сверхчеловек не пришел в мир, — говорит Заратустра, — я сам буду переодетым среди всех этих переодетых людей". Ибо раздеться среди этих переодетых людей значит быть распятым — в этом преступление Иисуса; значит быть отравленным — в этом преступление Сократа.
Заратустра говорит: в этом последняя человеческая мудрость моя.
... Так говорил Заратустра.
ТИШИНА
11 апреля 1987 года
Возлюбленный Ошо,
ТИШИНА
Заратустра говорит ученикам, что должен снова вернуться к уединению, хотя и делает это очень неохотно — ибо вчера вечером говорила с ним его "Тишина". Он рассказывает, что произошло.
Такую притчу поведаю я вам. Вчера, в самый безмолвный час, в час великой Тишины, земля ускользнула у меня из-под ног, и начался сон.
Стрелка передвинулась, часы моей жизни перевели дыхание — никогда еще не слышал я такой тишины вокруг себя; сердце мое сжалось.
Тогда беззвучно заговорила со мной Тишина:
"Ты знаешь это, Заратустра?"
И в ужасе я вскрикнул от этого немого шепота, и кровь отхлынула от лица моего: но я молчал.
И тогда во второй раз сказала она мне безгласно: "Ты знаешь это, Заратустра, но не говоришь!"
И я, наконец, ответил, словно упрямец: "Да, я знаю, но не хочу говорить!"
И снова безгласно заговорила она со мной: "Ты не хочешь, Заратустра? Не правда ли? Не прячься в упрямстве своем!"
И я, плача и дрожа, как ребенок, говорил: "Ах, я хотел, правда, но я не могу! Избавь меня от этого! Это свыше моих сил!"
И опять сказала она: "При чем тут ты, Заратустра! Скажи слово свое и погибни!"
Я отвечал ей: "Ах, разве мое это слово? Кто я такой? Я жду более достойного: я не стою даже того, чтобы погибнуть ради него".
И опять безмолвно заговорила Тишина: "О Заратустра, тот, кто должен двигать горами, тот приведет в движение и долины, и низменности".
Я ответил: "Еще ни одной горы не сдвинуло слово мое, и то, что говорил я, не доходило до людей. Да, я отправился к людям, но пока еще не дошел до них".
И сказала мне молча Тишина: "Что можешь знать ты об этом! Роса выпадает на траву в самое безмолвное время ночи".
И я отвечал: "Они насмехались надо мной, когда нашел я путь свой и пошел по нему; поистине, дрожали тогда ноги мои.
А они злорадствовали: "Ты забыл дорогу, а теперь еще и разучился ходить!"
И снова безгласно сказала Тишина: "Что тебе до насмешек! Ты тот, кто разучился повиноваться: теперь ты должен повелевать!
Разве не знаешь ты, кто людям нужнее всего? Тот, кто приказывает великое.
Трудно осуществить великое: но еще труднее приказать его.
Вот что тебе непростительно: ты имеешь власть и не хочешь господствовать".
И я отвечал: "Мне недостает голоса льва, чтобы повелевать".
И тогда снова, подобно беззвучному шепоту, промолвила она: "Слова, что приносят бурю, — самые тихие. Мысли, приходящие кротко, как голубь, правят миром.
О Заратустра, ты должен быть тенью того, что грядет: так будешь ты повелевать и, повелевая, пойдешь впереди".
И я отвечал: "Мне стыдно"…
И снова безгласно проговорила она: "Ты еще должен стать ребенком и не стыдиться"...
И я долго колебался и дрожал и, наконец, сказал то же, что и в самом начале: "Я не хочу".
Тогда раздался вокруг меня смех. Горе мне! Как смех этот разрывал мне внутренности и терзал сердце!
И в последний раз прозвучал безмолвный голос: "О Заратустра, созрели плоды твои, но сам ты еще не созрел для них!
И потому тебе снова необходимо уединение: ибо должен ты еще дозреть"...
Теперь вы все слышали: почему должен я вернуться в уединение свое. Ничего не утаил я от вас, друзья мои.
И все это вы услышали от меня, самого скрытного из людей, — таким хочу остаться я и впредь!"...
Но когда Заратустра произнес слова эти, им овладела глубокая скорбь, ибо близка была разлука с друзьями, и он зарыдал; и никто не мог утешить его. Ночью же ушел он и покинул друзей своих.
...Так говорил Заратустра.
В жизни каждого мистика наступает момент, когда он чувствует, что потерпел неудачу — ибо он не может добраться до людей. Это не значит, что он не сделал все, что мог — просто на пути к людям стоит так много барьеров и преград.
Во-первых, опыт мистика достигается в абсолютной тишине и уединении. Требуется величайшее искусство, чтобы облечь это безмолвие в слова, чтобы перенести эту музыку в язык повседневности. Когда тишина превращается в звук, большая часть истины теряется. С этого начинается провал мистика.
Кроме того, люди, слушающие его, не безмолвны. Они полны предрассудков, собственных мыслей — хотя все эти мысли просто мусор, ведь они не сами пришли к ним. Они просто почерпнули их у других. Но они цепляются за эти мысли, как если бы это были величайшие сокровища. Поэтому, когда они слушают мистика, они не слышат, что он говорит — они слышат то, что им позволяют услышать их предрассудки. Так и происходят эти великие неудачи.
Они думают, что слышат мистика, но они абсолютно глухи и слепы — они слышали только собственные мысли, видели собственные сны. Они не оставили мистику пространства, тишины, сознательности для того, чтобы он мог проникнуть в их сердца. Они интерпретировали его, и все их интерпретации — искажение.
В таких случаях у мистика остается только один путь - снова вернуться в свое уединение, вернуться к своей сокровенной сущности, чтобы найти какие-то новые, лучшие способы, другие слова, другие средства для общения. Груз истины отягощает его, он хочет поделиться ею, но никто не готов слушать его.