— …а мы всё-таки соседи, так что…
— …угощайся.
На столе громоздилась супница. Пузатая кастрюля из фаянса с петушком на крышке. Мелькнула заманчивая мысль, что внутри окажется пудель Иветти. Уж коль близнецы так хотели мне угодить.
Я взялся за петушка и заглянул в супницу. На дне теснились бледные, приправленные имбирём устрицы.
Лимпопо разразились хохотом, запрокидывая головы и хлопая по столу. Звенели блюдца. Но смех уродов глушил нарастающий где-то шум. Он пульсировал и бушевал внутри, пока я сжимал хвост фаянсового петушка. Комната сузилась до обидчиков. Выхваченные софитом моей ярости, пасти изрыгали ненавистное:
— За!..
— …рат!..
— …устрица!
Лимпопо ещё хохотали, когда я смёл их с табурета. Я всё бил и бил крышкой супницы по средней голове. Самой мерзкой из трёх. За позор на арене. За выволочку у директора. За ссору с Иветти. За… рат… устрицу.
Очнулся я, когда в пальцах остался петушок. Тяжёлая фаянсовая крышка раскололась, черепки и устрицы валялись повсюду. Лимпопо хватался за скатерть, и звон посуды, что сыпалась на нас, вернула звуки в мою вселенную.
— Лим…
— …умер!
Я соскочил с их тела. Близнецы не могли встать: одна нога лежала неподвижно, другая сучила по полу, скользкому от крови. Лим таращил глаза и не мигал. Минуту. Две.
— Ты…
— …его!
Они пропустили то, что предназначалось Лиму: «убил». Правый По затрясся и стал ловить ртом воздух, а левый испугался и заверещал. Он толкался и рвался в сторону, будто пытаясь убежать от братьев.
Стало жуть, как страшно. Я зачем-то бросил фаянсового петушка в шкаф-домино, вывалился из вагончика в густую ночь и припустил вниз по улице.
* * *
Где меня носило? Помню огни фейерверка, рогатые маски и дьявола на ходулях. Помню холодную воду и пощёчины жандарма. Светало, когда я очнулся на смятой постели, завернутый в кокон пледа. Под пледом я был совершенно голый.
— Тебя выловили из канала на Тюильри, — Иветти взяла меня за руку. У неё раскраснелись и припухли глаза. — Ты здорово напился после нашей ссоры… я так полагаю. Люди видели, как ты шатался по карнавалу сам не свой.
Это не был тон девушки, чей жених обозвал её сукой, надрался и валялся в канаве.
— Почему я здесь?
— Леон, у тебя дома… Там с Лимпопо беда.
У меня чуть сердце не выскочило. Все уже знают! А я ещё не в тюрьме.
— Он жив? — я молился, чтоб нет. Если хоть один из По заговорит, мне конец.
— Братья как всегда подрались спьяну. Уши покусаны, ногти сломаны. Похоже, кто-то из По разбил Лиму голову крышкой от супницы. И он умер.
Как удивительно логично это звучало со стороны.
— А По?
— Доктор сказал, у Лима и правого По было на двоих одно сердце. Оно остановилось и приговорило обоих.
Иветти рассказала, что левый По спятил из-за смерти братьев и всё выкрикивал: «…устрица! …устрица!». Само собой, инспектор решил, что братья поскользнулись на устрицах. Моллюски валялись по всему вагончику. Полиция объявила несчастный случай.
Я вернулся домой к полудню. Лимпопо увезли в госпиталь, так что я первым делом бросился к шкафу-домино. Белый ящик, мне был нужен белый ящик… Но фаянсового петушка в нём не оказалось. И в другом тоже. И в большом белом ящике — не было чертового петуха. Что такое? Момент, когда я прятал фигурку, был самым ярким за прошедшую ночь.
Инспектор обыскал шкаф, нашел петушка, измазанного кровью, и заподозрил убийство? Ведь По не мог встать, чтобы положить его в шкаф. Зная, какие злые шутки играет с нами память, я без всякой надежды распахнул наугад чёрный ящик.
Внутри лежал петушок.
Что за…
Дверь — заперта. Ставни — задвинуты. Я — в своём уме. Зажмурившись, я повторил чудовищную сцену от начала до конца. От первого касания супницы до попытки спрятать улику. Я открыл глаза, как только взялся за ручку шкафа. Да, ящик был точно белым! Тогда я бросил петушка внутрь, закрыл, открыл… и кажется, поседел. Фигурка исчезла. Бешеный от догадки, я заметался по вагончику. Хватал всё, что попадалось под руку, бросал в белые ящики и закрывал там. В ту же секунду распахивал дверцы — и предметы испарялись. Трубка. Пенсне. Консервная банка. Появлялись они в чёрных ящиках целыми и невредимыми. Даже наша облезлая кошка.
Да. Уродливый шкаф творил чудеса. А я-то хотел его пилить!
Тем вечером я убеждал Иветти, что никакой это не фокус, и шкаф действительно волшебный. Она поверила, когда мы усадили в белый ящик пуделя. Эта кучерявая бестия тявкала не затыкаясь: когда путалась под ногами, когда я брал её на руки, когда сажал в шкаф. Но как только закрыл за нею дверцу…