— Никто нас не сломит. Мы — сильнее их, и правда на нашей стороне. Так чего же тогда тосковать? Все когда-нибудь встретимся, и будет нам хорошо. Знаете, как прекрасно творчество? Каждый человек должен творить, потому что каждый из нас от рождения — творец. И нет плохих людей, есть только забывшие о своём предназначении. Я не так много успел создать, но в душе своей чувствую, что ещё многое-многое могу создать. Так и зреют образы романов, поэм, драматических произведений… А у вас, Рафаил Васильевич, какое любимое время года?
— Осень, пожалуй, — ответил Рафаил Васильевич, и вздрогнул — новый страшный вопль наполнил душный воздух, и никак не хотел умолкать.
— О, я очень люблю осень, — улыбнулся Ваня. — И наш великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин тоже любил осень; именно осенью он чувствовал особое творческое вдохновение. Вспомните, как замечательно описывал это время года в «Евгении Онегине»! А Болдинская осень из его личной жизни — сколько бессмертных творений создал Он под шелест падающих, нарядных листьев; в чистой свежести дубрав златистых да багряных… А хотите я вам стихи Пушкина про осень продекламирую?
— Конечно, Ваня. А ещё лучше, если уж тебе не сложно, расскажи что-нибудь из своих стихов.
— Что же, тогда начну со своего стихотворения про осень.
И вот Ваня начал декламировать своё стихотворение. Голос его был очень мелодичным и вдохновенным:
И Ваня улыбнулся очень тёплой, доброй улыбкой. А по впалой щеке Рафаила Васильевича покатилась слеза. Он прошептал:
— Как же эти изверги могли к тебе прикоснуться?
— Что вы печалитесь Рафаил Васильевич? Ведь жизнь, по сути своей, прекрасна. Кстати, и весна замечательна! Я даже сочинил песню про весну. Петь её не стану, но прочитаю:
Но Ваня не успел дочитать это стихотворение, потому что тут дверь распахнулась, и в камеру ворвались гогоча, и матерясь, пьяные полицаи. На пороге стоял, покачиваясь, пьяный Захаров. Он заорал:
— Ну, Земнухов, чего расселся?! Стишки читаешь?! Ну, сейчас и нам почитаешь! А-ха-ха!! На выход! Не будет тебе покоя!
Ваня успел снять очки, положить их в футляр, и передать Рафаилу Васильевичу, — он сказал вежливым, спокойным голосом:
— Рафаил Васильевич, вы подержите их, а как вернусь, мы продолжим нашу беседу о литературе и творчестве.
Ваню вывели из камеры.
Рафаил Васильевич остался в одиночестве. Некоторое время он просто сидел, и пытался не забыть Ванины стихи…
Вдруг с тюремного двора раздались звуки ударов и хохот полицаев. Тогда Рафаил Васильевич, хватаясь руками за неровную стену, поднялся, и медленно проковылял к окну. Всё-таки тяжело было двигать своим избитым, давно лишённым пищи телом.
Ему пришлось приподняться на мыски, и тогда, выглянув за решётку и за грязное стекло, он увидел, что в тюремном дворе пьяные полицаи избивают Ваню Земнухова. На Ване была только его окровавленная разодранная рубашка, и окровавленные штаны. Полицаи размахивались, и со всех сил били своими тяжёлыми кулаками ему в лицо или в грудь; когда он падал в снег, то рывком поднимали его, и снова начинали бить. А иногда не поднимали, и били ногами. Вокруг них бегал, хохоча и сам время от времени нанося удары, пьяный, безумный Захаров — ему было очень весело, он даже взвизгивал от восторга…
Рафаил Петрович медленно опустился на пол, и закрыл лицо руками, вот он задрожал плечами, и послышались его глухие рыдания…
Отныне Аня Сопова каждый день приходила к тюрьме. Вместе с женщинами: матерьми и сёстрами арестованных молодогвардейцев стояла она перед закрытыми воротами, и ждала хоть какой-нибудь весточки.
Но из-за ворот доносились отголоски бравурной музыки. Вот ворота приоткрылись и вышел оттуда худенький, сгорбленный старичок, который работал при конюшне.