И всю дорогу Шура и Майя шли, взявшись за руки, и даже улыбались тому приветливому алому свечению, которое выбивалось из узких проёмов между тучами.
Пришли в тюрьму. Там их должны были зарегистрировать, но, так как нужный для этой работы полицай завтракал, им пришлось ждать. Они стояли возле стены, а напротив них на стуле сидел какой-то толстяк, один из предателей Родины, шумно хрустел огурцом и глядел на них наглыми, лишёнными какой-либо мысли глазами…
Так протянулись долгих полчаса. Шура и Майя больше не видели сияния небес и не улыбались. А когда страшный, казалось не человеком порожденный вопль страдания, вырвался из недр темницы — подруги крепче взялись за руки…
Наконец, вошёл полицай, который регистрировал арестованных, а вместе только что пришедший на работу сонный, страдающий от похмелья Захаров. Он мельком взглянул на Майю и Шуру и спросил:
— Кто такие?
Ему было доложено:
— Пегливанова и…
Захаров обратился к Шуре:
— Ты кто такая?
— Александра Дубровина, — громко и с презрительной интонацией ответила Шура.
— Находилась в одном помещении с комсомолкой Пегливановой, — доложил один из проводивших их арест полицаев.
Захаров быстро перелистал списки комсомольцев, подлежащих аресту, и, так как буквы расползались перед его осоловелыми глазами, да и вообще, не шибко он умел читать — ему показалось, что Дубровина не была внесена в этот список.
— Да что вы арестовывайте всякую…?! — закричал он, источая во все стороны сильнейший запах перегара. — Выкиньте её вон, и мамашу этой Пеливановой тоже взашей гоните; у нас и так уже все камеры переполнены! Куда этих то девать?!
Один из полицаев толкнул Майю к столу для регистрации; а два других потащили Шуру и маму Майи к выходу, так что те, не успели опомниться, как оказались на улице. Ворота захлопнулись за их спинами…
А их уже окружили женщины — матери и сёстры арестованных молодогвардейцев. Спрашивали, не слышали ли они что-нибудь об их родных, не видели ли их…
И Шура Дубровина узнала родственников многих из её бывших учеников: здесь была и мама и сестра Ули Громовой, и мама и братик маленький Нины Минаевой, но её взгляд остановился на невысокой женщине в тёмном платочке, которая стояла посреди этой плачущей толпы, недвижимая и страшная в своём горе…
То была Прасковья Титовна Бондарёва. В первых числах января арестовали её старшего сына — молодогвардейца Василия Бондарёва. Никаких вестей не доходило от любимого сына, и Прасковья Титовна часами простаивала на морозе возле тюремных ворот. Порой целыми часами доносилась из-за этих ворот бравурная музыка, которую изверги включали на полную громкость, чтобы заглушить вопли истязуемых, но порой и через эту музыку прорывались страшные, нечеловеческие вопли. И иногда от таких воплей хваталась за сердце Праскофья Титовна — ей всё казалось, что это кричит её Васенька.
Но, как ни старались палачи, ничего не добились они от Василия Бондарёва. Тогда Соликовский, посовещавшись с Кулешовым, отдал приказ арестовать и Шуру Бондарёву. На неё в полиции не было никаких точных улик, но так как и она была комсомолкой, так как её брат был подпольщиком, то и она, стало быть, должна была быть подпольщицей.
Арестовывать Шуру Бондарёву пришёл Захаров, и ещё целая ватага полицаев. Шуре связали руки, и прямо в доме, на глазах матери начали бить, требуя указать, где она спрятала листовки. Праскофью Титовну держали за руки…
И тогда, когда в очередной раз замахнулся на Шуру Захаров, из тёмного угла, бесшумной и стремительной тенью метнулся на него младший из Бондарёвых — Митенька, и вцепился зубами палачу в запястье. Захаров заголосил, начал в исступлении бить ребёнка кулаками по голове, но Митенька не отпускал — по запястью Захарова текла кровь. Наконец, мальчика удалось скрутить. Захаров размахивал окровавленной рукой, и кричал:
— А-а, так вас здесь целый выводок! Ну так мы вас всех… Тащите их…
И всех Бондарёвых повели в тюрьму. Правда, Праскофью Титовну заметил Кулешов, и ругнулся относительно того, что тюрьма у них и так переполнена, а тут ещё всяких старух ведут.
В общем, Праскофью Титовну вытолкали на улицу, а что касается Митеньки, то его выпустили только на второй день…
Было это так. Праскофья Титовна стояла на улице возле тюремных ворот. Но вот приоткрылось в этих воротах оконце, и глянул из-за него полицай. Спросил: