-Будь уверен,- твердо сказал Ахмед Джамалович.- Я благодарен тебе за искренность. Если на друга нельзя положиться, то что за жизнь будет. Что бы ни было вокруг, а облик человеческий терять не следует. Завтра вечером приходи к нам, отметим шестнадцатилетие моей строптивой Заремы в узком кругу друзей и родных. Придешь?
-Приду, обязательно. Удачного дня тебе, друг Ахмед!
-И тебе удачи, пока!
Вечером того же дня Ахмед Джамалович задержался на совещании, Гюльселем захлопоталась по хозяйству, поэтому вернувшиеся из школы сестрички наскоро пообедали и, сняв школьную форму, и принарядившись, отправились во двор дома пообщаться со знакомыми и соседями, подышать воздухом и попрыгать с подружками в «классики». Сальминат захватила с собой прыгалку. Она ее очень любила и ловко скакала, ухитряясь перепрыгивать и вперед, и назад, да так быстро, что слышался свист, а самой прыгалки не было видно.
За день в школе Сальминат и Зарема успели не только поделить розы, принесенные утром Сашей для Заремы, но и обсудить со всех сторон этот необычный для Дагестана поступок русского парня.
-Зарема, его надо как-то отвадить. Ведь, если он влюбился в тебя и не отстанет, то тебя ждут неприятности.
-И почему сразу - «влюбился». Может, ему просто скучно, может, ему захотелось подурачиться? - возразила Зарема, в душе чувствуя, что не права.
-Но он, что, не понимает, что такие дурачества для тебя могут плохо кончиться?
-Должно быть, не понимает, раз так себя ведет. Но сегодня я ему все популярно объясню. Он должен понять.
-А если отец запретит нам вечером на крылечке сидеть? - засомневалась Сальминат.
-Ну, это уж слишком! Мы же не до темна даже! Все соседские девчонки сидят, а мы, что хуже их?
-Могут и запретить, ты сама знаешь. Соседские девочки на вечера в школу ходят, а нас не отпускают, - напомнила Сальминат.
-Это мы еще посмотрим! Может, родители до вечера забудут о Саше Коваленко, а может, еще и сам он не придет, ведь у него тоже сегодня первый день занятий в техникуме. Это ведь не то, что в школе, там уроки сдвоенные и почти до вечера тянутся. Задания сразу задают на дом, не то, что нам в школе учителя в первый день не задают уроков. Вот вам сегодня что-нибудь задали? - спросила Зарема сестру.
-Нет. Многие девочки в нашем классе даже портфели с собой не брали, - ответила Сальминат.
-Вот и у нас тоже так, а у Саши - техникум, там народ серьезный, им прохлаждаться некогда - специальность надо получать. Поэтому Саша отвлечется, друзей заведет, а те объяснят, что нечего ему по чужим крылечкам прохлаждаться, за это и шею намылить могут.
Но Саша пришел. Еще и вечер не наступил, еще во всю шла девчоночья игра в «классики», когда он высокий, ладный зашел в калитку, привлеченный веселым девичьим смехом.
Разновозрастные девочки замерли, как вкопанные, разинув рты.
-Здравствуйте, девушки! Зарема, можно тебя на минутку? - спросил Саша.
Смуглая Зарема, из-за залившей ее лицо краски смущения, стала похожа на спелую вишню. Она взяла Сальминат за руку и вместе с ней подошла к Саше.
-Пойдемте гулять! - предложил Саша. - Зайдем на рынок, купим виноград, согласны?
Сестры, переглянувшись, кивнули головами и, молча, пошли за парнем к рынку. Только Сальминат напомнила сестре:
-Ты не забыла мамин вчерашний разговор?
Но Зарема только отмахнулась.
Один из десятилетних мальчуганов, игравших в «альчики» возле глухой стены во дворе, и слышавший приглашение русского, пулей сорвался с места и, оставив друзьям тяжеленький лохматенький «альчик», который он только что подбрасывал внутренней стороной голени под дружный счет собратьев по игре, помчался сообщать матери Заремы и Сальминат, что ее дочерей увел незнакомец «гулять».
Гюльселем всплеснула руками, накинула платок и бегом бросилась к рынку. Глаза ее были полны слез, зрачки расширились от охватившего ее отчаянного страха. Невдалеке она увидела беглянок. Они стояли, прислонившись к одному из пустующих в это время прилавков, а перед ними стоял тот самый их утренний гость и держал кулек с налитыми белыми и черными кистями винограда. Ее дочери смеялись и по одной ягодке щипали виноград.
Разъяренным ястребом налетела на них их встревоженная мать. Не очень высокую, ее делали еще ниже узконосые резиновые галоши, но развевающийся за ее плечами шелковый платок да пылающие гневом и негодованием глаза, казалось, словно крылья, поднимали ее над землей.