— Теперь нужны пенициллин и кровь, — сказал Кошуба.
Тоня встрепенулась.
— Значит, есть надежда?
Кошуба с сомнением покачал головой:
— Пенициллина у нас нет. Откладывается до госпиталя. А кровь…
— Кровь я могу дать, — быстро сказала Тоня.
— Вы?
— Ну да, у меня подходящая группа.
«Не хватит ли на сегодня испытаний этой девушке?» — подумал Кошуба. А она уже готовила все требующееся для переливания крови. И ему ничего не оставалось, как согласиться.
По мере того как кровь поступала в сосуды, по лицу мальчика разливался румянец, чаще бился пульс.
На ночь дежурить около Шуры Леонтьева начальник поезда оставил сестру Капнидзе. Тоню он отослал спать, но она, как только ушел доктор, вернулась в маленький «бокс», где лежал ленинградский мальчик.
Несколько раз за ночь Шурику было совсем плохо. Щупая холодное запястье мальчика, Тоня не находила пульса. Вместе с Капнидзе они массировали область сердца, клали холодные компрессы, впрыскивали камфору и кофеин.
Перед утром Шурику стало лучше. Капнидзе ушла, но Тоня не могла и подумать о сне.
…Мальчик бредит. Он слышит мягкий шелест черноморского прибоя, видит себя вместе с отцом на геленджикском пляже, и вдруг сразу — Ленинград, грохот авиабомб, лай зениток. А потом убитая мать, тупая боль в голове, чей-то крик, снова бешеная стрельба зениток, и в этот хаос звуков вплетается еще один: мягкий, убаюкивающий — мерное постукивание вагонных колес. И вот уже нет Ленинграда, а встает перед глазами плетень на окраине Геленджика, цветущая ветка яблони, морской прибой…
Стук вагонных колес все громче и громче. Шурик открывает глаза и видит лицо склонившейся над ним девушки. Оно то уплывает куда-то, то снова появляется. Пшеничная прядка волос, внимательный взгляд больших серых глаз. Мальчик хочет спросить, где он и что с ним, но язык не слушается. Изо рта вылетает лишь чуть слышный стон. Пытается пошевелить рукой — резкая боль, и он опять теряет сознание.
И так всю ночь. И когда бы ни очнулся, мальчик видит перед собой девушку в белой косынке.
К утру метель стихла. Поезд вырвался из плена заносов и быстро побежал к югу.
Шурику Леонтьеву утром стало намного лучше. Когда Кошуба, бодрый, освеженный глубоким сном, зашел в «бокс», мальчик был в сознании.
— Ну что, орел? — спросил доктор.
Шурик с трудом ответил:
— Дышать тяжело.
— Ишь ты! — усмехнулся Кошуба. — Еще бы тебе легко дышалось! Главное, друг милый, спокойно лежи. А чтобы скучно не было, сестра что-нибудь рассказывать будет или почитает.
— Ладно, буду лежать… А куда этот поезд идет?
— На юг, друг милый. На юг поезд идет.
— В Геленджик? — прошептал мальчик, и на его измученном лице появилась чуть приметная улыбка.
— Ну почему же обязательно в Геленджик? — рассмеялся Кошуба. — На Кубань, а там кто его знает. Может, и в Геленджик.
На лицо мальчика набежала тень, глаза наполнились слезами.
— А маму… маму бомбой… Насмерть… — Он снова впал в забытье.
— Камфору, — бросил Кошуба и открыто, не стесняясь Тони, вытер платком глаза.
Поезд шел на юг…
На Кубани буйно цвели сады. Пышная розовая пена абрикосового и яблоневого цвета затопила хутора и станицы, окутала города. Чуть приметный горьковатый запах был разлит в теплом воздухе.
Лечение Шурика было окончено.
Вместе с сержантом-сибиряком Харичевым, тоже выписавшимся из госпиталя, мальчик шагал по улице небольшого городка к вокзалу.
— Что за штуковина такая? — спросил Харичев. — Вьется вроде как хмель, а лист не похож.
— Это ж виноград!
— Эх, красота какая! — вздохнул сибиряк. — Отвоюемся, у себя такой заведем. Есть небось северный сорт. — Он замолчал, думая о чем-то своем, потом тихо проговорил: — Когда-то еще отвоюемся… Плоховато опять на фронте, снова лезет немец…
— Ничего, — сказал Шурик, — зимой под Москвой и под Ростовом фашистов здорово лупили. И в других местах разобьем!
— Сиди уж, вояка, — улыбнулся сержант. — Разобьем! Без тебя обойдемся. А ты, знай, езжай побыстрей домой.
Лицо мальчика погрустнело.
— Ты чего, малец? — спросил Харичев.
— Дома нет… Маму бомбой убило… Папа воюет, не знаю где.
— Вон как… А знаешь что, малец, поезжай-ка ты к нам в колхоз. Будешь у моего батька жить. У нас в Сибири хорошо! Поезжай.