— Если к ночи не приду, уходите в «Лагерь отважных».
Он бросился искать партизан. Откуда-то слышалось:
— Девушка! фельдшер! Где ты?
Это партизаны разыскивали Тоню. Мальчик метался в разные стороны, но никого не нашел.
Вовка знал, что Тоня не сможет идти быстро, и, чтобы отвлечь преследование на себя, побежал не к плавням, а на улицу, стреляя из пистолета. Сзади раздались выстрелы, топот, крики погони.
«Ага, — думал он, — обманул вас, за мной побежали», — и что есть силы мчался вдоль улицы. Но выстрелы и разрыв гранаты слышали и на другом конце станицы. Несколько солдат бросились ему навстречу. Вовка кинулся в какой-то двор, хотел выстрелить по бегущим и увидел, что патронов больше нет. Сгоряча он расстрелял все, что у него были.
Пока фашисты вели беспорядочную стрельбу, Вовка пополз по канаве в надежде убежать через огороды, как убежали Тоня и Шурик.
— Уйду, уйду! — шептал он, и в это время кто-то схватил его и приподнял с земли. Вовка вскрикнул, но ему зажали рот. С ужасом он заметил, что схватившие его руки высовываются из рукавов зеленого немецкого мундира. Что есть силы Вовка впился в ладонь немца, но тот стиснул его еще крепче и втащил в дом.
— Мальшик, тихо, мальшик, — зашептал немец и отпустил Вовку.
Удивленный Вовка обернулся. Перед ним стоял седой немецкий офицер с высоким чистым лбом, с большими глазами, окруженными густой сетью морщин.
Офицер подбежал к окну и начал бессмысленно палить из автомата. Затем он подскочил к противоположному окну и громко закричал:
— Казакен! Кабарда! Кабарда! Казакен!
Крики на улице усилились, потом стихли.
— Скорей, мальшик, — проговорил немец и сунул в руки Вовке его собственный пистолет и горсть патронов.
— Вы наш, советский? — восторженно спросил мальчик.
Немолодой офицер грустно улыбнулся. Нет, он не советский. Но как страстно желает он этого!.. Он вспомнил свою дружбу с Тельманом, Интернациональную бригаду в Испании, годы антигитлеровского подполья, наконец последние годы, когда он, выполняя волю партии, стал офицером гитлеровской армии, чтобы ускорять ее развал. Он всегда помнил напутственные слова члена ЦК компартии Германии: «Никогда не забывайте, как работали в царских войсках русские большевики. Будьте достойны их!»
— Найн. Нет, — покачал головой офицер. — Я есть немец, но я есть не фашист. Я есть рот-фронт. — И он вскинул над плечом руку, сжатую в кулак. — Беги туда! — Офицер показал на плавни. — Скорей беги!
В КУБАНСКИХ ДЖУНГЛЯХ
Зубков и Селезнев прыгнули в воду следом за Галей. Они переплывали Кубань уже второй раз и, зная ее бурный нрав, вкладывали в удары рук и ног все свои силы. Оба преодолели реку почти по прямой линии. Несколько раз позвав Галю, они поняли, что ее унесло течением, и бросились бежать вдоль берега. Догнавший их Верный помчался рядом.
Зубков раздвинул кусты, шагнул вперед — и остановился как вкопанный. На берегу с удочками в руках сидело не менее десятка гитлеровцев. Неподалеку в беспорядке валялось оружие и стоял солдат с автоматом. Зубков бросился обратно, увлекая за собой Селезнева. Солдат пустил вдогонку автоматную очередь.
Снова — в третий раз! — им грозил плен! Они побежали в сторону от реки, вглубь ярко-зеленых зарослей чекана. Когда голоса преследователей стали уже стихать, пуля догнала моряка. Он оседал все ниже и ниже к хлюпающей под ногами черной воде.
Уже затуманенными глазами смотрел моряк на подбежавшего Селезнева. Превозмогая боль, он улыбнулся ему и слабо пожал руку…
Летчик долго сидел над трупом друга. Потом найденным обломком палки он вырыл яму и похоронил моряка.
Надо было пробираться к своим. Селезнев двинулся на юг, к горам. Это был тяжелый путь. Временами приходилось идти по пояс в жидкой грязи, и Селезнев боялся, что его затянет трясина. Но лучше было утонуть в грязи, чем снова попасть в плен!
Повизгивая, из камыша вышел Верный. Пес всю ночь проискал след хозяйки и, не найдя, вернулся к летчику. Селезнев подозвал Верного, осмотрел разорванное ухо и раненый бок. Клочком рубашки он перевязал псу раны. Видно понимая, что человек делает ему добро, Верный стоял спокойно, лишь повизгивая, когда прикосновение к ране причиняло боль.
С Верным идти было намного легче. Он безошибочно находил в плавнях тропинки, по которым можно было пробираться, не купаясь в грязи. Помня, как Верный расправился с собаками в концлагере, Селезнев был уверен, что пес вступится за него, если понадобится.
Несколько раз Верный выводил его к хуторам, но летчик снова углублялся в заросли. Голод чувствовался все сильней и мучительней. Селезнев сорвал несколько початков кукурузы. Сырая, еще не спелая кукуруза противно сладила во рту, его начало тошнить.