Даже после пленения фельдмаршала Паулюса северная группа немецких войск не сложила оружие, и командующий Донским фронтом генерал Рокоссовский стал готовить войска, чтобы нанести мощный удар по этой группе врага. Едва Паулюса повезли в штаб фронта, Рокоссовский отправился на командный пункт командарма Батова. Павел Иванович, отвечая на его рукопожатие, с улыбкой на добродушном лице сказал:
— Вы так часто бываете у нас, Константин Константинович, что пора поставить вас на все виды довольствия в штат моей 65-й армии.
Шутка командарма пришлась Рокоссовскому по душе, однако он заметил:
— Как же мне без вас, Павел Иванович? Ведь вы у нас ударная сила фронта — гордитесь! — И, не дождавшись ответа, добавил: — Немцы северной группы не капитулировали, так что теперь надо силой заставить их сложить оружие. Твои орлы к нанесению удара готовы? Или у тебя, Павел Иванович, нет танков?
— Зато у него, товарищ командующий, больше, чем у кого-либо, артиллерии, — улыбнулся Казаков.
— Есть у него и танки, — вставил командующий бронетанковыми и механизированными войсками генерал Орел.
— А я и не жалуюсь, — качнул головой генерал Батов. — Есть у нас и орудия, и танки, есть боевой опыт, так что в грязь лицом не ударим. — Он с минуту помолчал, потом вновь заговорил, и в его слегка охрипшем голосе Рокоссовский уловил обиду: — Вот вы беседовали с фельдмаршалом Паулюсом, а я даже не видел его. Небось нос держал кверху: как же так, ведь он важная птица рейха!
— Был важной, Павел Иванович, — усмехнулся Рокоссовский. — А сейчас вроде драчливого петуха, да и то без шпор.
Генерал Казаков добавил:
— Фельдмаршал Паулюс поначалу даже чай не пил, боялся, что его отравят.
— Своя шкура ему дороже, — едко заметил командарм Батов. — А своих солдат не жалеет: путь, мол, сражаются до конца.
— Вот что, командарм, — перевел разговор на другое Рокоссовский, — все делай так, чтобы в предстоящем бою наши войска понесли как можно меньше потерь. То же самое я скажу командармам генералам Чуйкову и Жадову. К нанесению ударов они, наверное, уже готовы. Люди они опытные, знают, что и как делать. Но душа у меня и за них болит.
Но Рокоссовский зря волновался. И Чуйков, и Жадов бодро доложили, что их войска в готовности, ждут лишь приказа.
— Начнем утром, — предупредил их командующий фронтом. — Прошу привлечь к нанесению ударов всю свою артиллерию. Авиация 16-й воздушной армии будет вас прикрывать.
— Вас понял, — бодро отрапортовал по телефону Чуйков.
— Будет исполнено! — заверил командарм 66-й генерал Жадов.
На рассвете Рокоссовский и сопровождавшие его генералы прибыли на наблюдательный пункт 65-й армии. Генерал Батов был уже здесь. С железнодорожной насыпи, где разместился НП, в бинокль командарм осматривал местность. Вокруг тишина, словно и не было войны. Но наступило утро 1 февраля, и огненная буря обрушилась на позиции врага. С наблюдательного пункта Рокоссовский прекрасно видел, как передний край противника, его оборонительные позиции накрыл шквал огня и металла. Снаряды и мины взметнули кверху пласты земли, и все окрест заволокло дымом. Немцы выскакивали из окопов и тут же падали замертво от пуль и осколков. Рокоссовский радовался тому, как наши люди метко разили фашистов. А в глубине их обороны по огневым позициям наносила бомбовые удары авиация… И вот уже над дымящейся землей затрепетали белые флаги.
— Сдается враг, товарищ командующий фронтом! — раздались сразу несколько голосов на ПН фронта.
— А что фрицам остается делать? — усмехнулся Рокоссовский. — Хотят жить, потому и сдаются на милость победителя!..
На другой день сражения утром немцы стали капитулировать в массовом порядке. Окруженная группировка была разбита. Великая битва на Волге закончилась. «Вчерашние враги теперь стояли перед нами безоружные, подавленные, — отмечал Рокоссовский. — В глазах одних — отрешенность и страх, у других — уже проблески надежды». Среди пленных под Сталинградом оказалось 24 генерала во главе с фельдмаршалом.
«Ну вот теперь я смело могу доложить товарищу Сталину, что операция «Кольцо» завершена, в плен взято свыше 90 тысяч солдат и офицеров и большие трофеи», — подумал Рокоссовский. Написав донесение в Ставку, он предложил генералу Воронову поставить под ним и свою подпись.
— Я не откажусь, — улыбнулся Воронов.
А через два дня, 4 февраля, обоих вызвала Москва. Днем приземлились на Центральном аэродроме и прямо оттуда прибыли в Кремль. Войдя в большой кабинет, остановились в нерешительности. «В это время из противоположной двери, ведущей, как видно, во второй маленький кабинет, вышел Сталин, — рассказывал Рокоссовский. — Увидел нас и бросился навстречу, не пошел, не поспешил, а побежал. Подбежав плотную, Сталин схватил мою руку, двумя руками сжал ее и, улыбаясь, с кавказским акцентом, который от волнения был заметнее обычного, сказал: «Харашо, харашо, замечательно у вас получилось».
Затем началась беседа, ради чего Рокоссовский и был вызван в Ставку. Сталин высказал некоторые соображения о будущем развитии боевых действий. Донской фронт переименовывался в Центральный фронт.
— Вам, товарищ Рокоссовский, надлежит в спешном порядке передислоцироваться в район Ельца, — произнес верховный. — Из-под Сталинграда туда же будут переброшены 21, 65 и 16-я воздушная армии, а также ряд соединений и частей из резерва Ставки. Войскам нового фронта предстоит развернуться между Брянским и Воронежским фронтами. Теперь для вас становится важным Курское направление… Так что возвращайтесь в Сталинград и приступайте к перевозке войск, техники и тылов в район сосредоточения…
Все дни после отъезда Оксаны в Москву майор Бурлак ходил сам не свой: где бы он ни был, что бы ни делал, ему как наяву виделась Оксана, ее искристые глаза и теплая улыбка. Порой ему чудился ее певучий голос, казалось, что она где-то рядом. Но пелена с глаз майора исчезала, и его чувства и мысли обретали реальность. А однажды с ним случился конфуз. Ранним утром он сидел в блиндаже и писал отчет о проведенном учении своей танковой бригады по разгрому засевшего в окопах противника. Неожиданно к нему вошел комдив.
— Что делаешь, комбирг? — спросил генерал, присаживаясь к столу. — Взгляд его упал на стенку, где булавкой была приколота фотокарточка Оксаны. — Чего это вдруг медсестра из санбатальона красуется у тебя над столом? — поинтересовался комдив. — Это же Оксана, она как-то ставила мне капельницу. Помнишь, в ноябре я чертовски простыл и у меня была высокая температура?
— Помню, Василий Сергеевич, вы тогда поручили мне подписать ведомость на ремонт танков, — усмехнулся Бурлак. Он крепко сжал губы, лицо его вмиг покрылось красными пятнами. — Теперь красноармеец Оксана Бурмак моя жена…
— Что? — Брови генерала прыгнули кверху. — Когда же ты успел обворожить ее? Была у нас в санбатальоне одна красавица, и ты украл ее…
Бурлак мягко произнес:
— Любовь, Василий Сергеевич… — Он грустно вздохнул, почти в упор глядя на генерала. — Так случилось, что она выбрала меня, а уж потом я в нее влюбился, как юноша.
— А куда же делась твоя жена Кристина? — удивленно спросил комдив. — Я же помню, как ты впервые пришел ко мне на доклад и на мой вопрос, с тобой ли приехала в Сталинград жена, ответил, что Кристина живет у своей матери в Сталинграде. Что, разошлись, как в море корабли? — На лице генерала вспыхнула лукавая улыбка.
— Она бросила меня, Василий Сергеевич, — вновь краснея, промолвил комбриг. — Весной сорок второго года меня направили служить в Хабаровск, а Кристина со мной не поехала, так как училась в институте здесь, в Сталинграде. Короче, тут она и нашла себе другого.
— А почему мне не доложил, Иван Лукич? — серьезно спросил генерал.
— Так вышло, Василий Сергеевич. В бою не раз был, потом лежал в госпитале раненый — словом, замотался, вы уж извините. Скрывать мне в этом деле нечего.
«Наверное, комдив все еще сердится на меня», — подумал майор, вспомнив этот эпизод.
Военврач санбатальона Захар Иванович говорил ему, что Оксана дня через три вернется из Москвы, но она не вернулась. Комбриг позвонил в санчасть.