Все, что было так привычно, знакомо и мило Константину в маленькой девочке, подруге детских лет, теперь расцвело чудесно. Казалось, что такие, как у нее, синие глаза непременно должны быть оттенены черными, сходящимися в переносье бровями, а тонкие очертания носа сочетаться со строгим и чистым рисунком небольшого рта, сейчас вопросительно приоткрытого.
Но она тоже узнала его. Кровь схлынула с ее щек, глаза расширились.
— Костя! — вскрикнула она, и в высоких потолках квартиры отдалось эхо.
Она кинулась к нему, как в детстве кидалась, когда он приходил к ним во время ее болезни. И так же, как в детстве, заплакала.
— Костя? Да идем же сюда. Ну, снимай, снимай скорее шинель! Ты в солдатах?.. Ты узнал меня? Как же ты отыскал нас? Да ведь Игнаша — это мужа моего так зовут, — и он разыскивает тебя, и ему дали достоверные сведения, что ты в Сибири, на каторге, — говорила она, расстегивая крючки его шинели, и, сама снимая с него ремень и портупею, обнимала и гладила его по голове белой рукой с длинными пальцами. На безымянном Константин заметил массивное обручальное кольцо. Эти большие, казавшиеся ему пустынными комнаты (квартира была лучше мебели, которая в ней стояла) он оглядывал с каким-то давно уже забытым чувством облегчения. Он вдруг подумал, что вот у него есть все-таки свой дом, где о нем помнили, где его любили и ждали. Дом? Да, здесь дом его, хотя он, конечно, не будет тут жить, но все равно это его дом, потому что здесь Вера, сестра.
Константин на всю жизнь запомнил то время, когда отец Веры, Николай Котельников, плавал механиком на буксирном пароходике, бегавшем по Каме. И как весело было, взяв за руку маленькую Верочку, идти на высокий откос и оттуда высматривать белый дымок буксира! Родной отец Кости уже покинул дом. Но отец Веры, дядя Коля, между Костей и Верой не делал разницы: обоих сразу носил на плечах, обоим дарил лакомства и даже купил Косте ботинки. И долго еще после того, как дядя Коля ушел во флот, донашивал Константин эти последние им подаренные, много раз чиненные ботинки, пока они не развалились на его ногах.
Косте не исполнилось еще и пятнадцати лет, когда летом пятого года сослуживцы Николая Константиновича Котельникова прислали его жене письмо о смерти мужа. Костина мать выхаживала тогда Верину мать и нянчилась с маленьким Борей, а на долю Кости досталось возиться с чернобровой и синеглазой Верочкой, которая в это жаркое, грозовое лето стала тихо таять. Костя был всего на три года старше Веры, но казался взрослым, и, случалось, в забытьи она называла его папой. А наяву настойчиво домогалась узнать, как убили ее отца. И он рассказывал ей все, что знал. Сотни раз твердил он ей, что такая смерть не напрасна, что отец Верочки погиб за правое дело, что нет ничего достойней такого конца, и сам все больше утверждался в этих убеждениях. Он любил дядю Колю, больше того, благоговел перед ним, и сердце его запеклось от горя. Но сильнее, чем это горе, была жалость к ней, маленькой чернобровой подружке.
Чем сильнее жалость, тем круче ненависть к врагам. Словно лед и огонь, жалость и ненависть много раз проходили сквозь его душу. Он взрослел в эти часы. И кто знает: если бы не все это, созрел бы он так быстро для революционной борьбы? Ведь осенью того же года он принял участие в восстании, за что в седьмом году, хотя ему только исполнилось шестнадцать лет, его закатали на каторжные работы.
После оживленных, беспорядочных вопросов и ответов Константин и Вера замолчали, сидя на каком-то с деревянной резной спинкой диване. Она, крепко обхватив его руку возле плеча, прильнула к нему головой.
— Сестреночка моя, единственная, — тихо сказал он.
— Костенька… — ответила она.
Так просидели они в молчании. Важно тикали в углу большие стоячие часы. Слышно было, что в одной из комнат дома играют на рояле, все лился, лился и никак не мог излиться один и тот же переливающийся и все тоньше становящийся мотив.
— Это дочурка моя занимается с учительницей, очень способная девочка. Я тебе ее покажу… Напрокат рояль взяли, я тоже немного играю — Игнаша, мой муж, захотел. Костя, Костя… Ты здесь… Да, вот ты и здесь. Я всегда тебя помню… Как ты нянчил меня, когда папу убили и мама заболела… Ведь когда мама умерла, и я осталась одна с Боренькой, и ко мне подсылали старух от богатых купцов, — как мне плохо без тебя было! Я ведь на берег Камы выходила, на воду глядела. Но подумаешь: «Есть на свете Костя. Хоть где-то там, в Сибири, далеко, но живет он, благородный, и ему, конечно, хуже чем мне, но он головы не клонит ни перед кем». И свидеться с тобой захочется, и жить сразу хочется. А потом — как чудо — встретил меня на улице Игнаша Карабанов, теперешний муж мой… Случайно ведь все… Он привез оборудование для строящегося завода. Ну и, что рассказывать, в три дня все решилось. И мы прекрасно живем. Мой Игнат Васильевич очень хорошо зарабатывает: он мастер снарядного цеха. Но сейчас на заводе была забастовка, и он бастовал вместе с рабочими. Большинство инженеров, техников и мастеров в забастовке не участвовали, а Игнаша участвовал. Говорит мне: «Нельзя от своих отбиваться». Ведь это правильно, да? Игнаша из рабочей семьи и сам начинал простым рабочим и всегда об этом помнит…