— Какой Швестерзон? — недоуменно переспросил Гинцбург. — Ах, Швестров? Он русский.
— Швестров, Швестров, — повторил ван Андрихем, — я перепутал, что-то немецкое в фамилии. Хвалят его наши друзья.
— Я знал, кого посылаю, — с удовольствием подтвердил Гинцбург. — Ведь поручение было в высшей степени деликатное, и мне приятно, что на Западе нами довольны.
— Вполне. Потому что война эта — кто ее знает, как она повернется? И в Баку эти Тагиев, Нагиев — они ведь там свои люди… Ведь население все-таки в большинстве мусульманское.
Гинцбург ничего не ответил. Вопрос о религиозной и национальной принадлежности бакинского, как, впрочем, и любого другого, уголка земного шара его не интересовал. С помощью Швестрова, как представителя Кооперативного банка, в пределах Российской империи была удачно установлена связь англо-голландского могущественного банка с группой мусульман-нефтепромышленников. Все это состоялось под непосредственным руководством самого Рувима Абрамовича. Но о политическом значении этого дела он не думал, не хотел думать, и ему казалось странным, что об этом думает умирающий старик…
А ван Андрихем помолчал и неожиданно сказал:
— Германия оказалась в положении более опасном, чем она предполагала. — И, снова помолчав, добавил: — То, о чем я просил вас, вы мне сообщите. И не по телефону, а сами заезжайте.
Рувим Абрамович встал с места, старик протянул ему дряблую, безжизненную кисть.
— Это я простудился в кирке. Почему не топят? Если бы я знал, то провел бы дома весь обряд. Хорошо, что наш мудрый Лютер свел обряд до соблюдения формальностей, совершенно неизбежных.
Рувим Абрамович вышел в соседнюю комнату, ярко освещенную столовую. Его встретила Анна Ивановна.
— Я все слышала, — сказала она вполголоса. — Но не все поняла. Что вы говорили там насчет Арабыни? — спрашивала она, не сводя с него глаз.
— Арабынские дачи будем ликвидировать.
— Я это знала, — прошептала она, сразу побледнев. — Он так ревнует меня к Темиру, никогда и ни к кому не ревновал, к нему — первому. Что ж, он прав.
Они перешли к столу, где от зеркально-блестящего прибора исходил теплый спиртовой запах: синее пламя горело под кофейником.
Рувим Абрамович проглотил рюмку коньяку, выпил две маленькие чашечки черного сладкого — по-турецки — кофе и почувствовал, что согревается и освобождается от ощущения холода в этой громадной, холодной квартире. Весело и немного по-заговорщицки он сказал, нагибаясь к Анне Ивановне.
— А вы недурно провели это дело.
— Замужество? — она пожала плечами. — Вообще-то ничего не изменилось, уже два года он не отпускает меня от себя ни на минуту.
— А что говорят доктора?
— Нехорошо, если правильно понимать язык, на котором они говорят.
— Нет, вы очень удачно все это… — и он сделал округлый жест рукой, — довершили… И вовремя. Знаете, если найдутся наследники, какие-нибудь родственники… Вести процесс при отношениях, так сказать, неузаконенных было бы трудно, даже при наличии завещания…
— Наследников нет, — сказала Анна Ивановна. — Мы ведь были в Нидерландах, там у него нет ни одного родственника, и это не его родная страна, он смеется над ней. Нидерландская Индия, Ява, Суматра, Целебес — вот эти места он часто вспоминает и любит, он воевал там в молодости. Раньше он не вспоминал обо всем этом, сейчас часто рассказывает. Очень много крови он пролил — и ничего. Настоящий мужчина, куда там молодым!.. Темиркан, вот он тоже такой, только попроще… Жалостный, — сказала она, точно в забытьи, сказала по-простонародному. — Не томите меня, Рувим Абрамович, скажите: вы имеете от него хоть что-нибудь? Он обиделся, да?
Рувим Абрамович удивленно пожал плечами. Он с веселым удивлением смотрел на свою собеседницу.
— Я написал ему, он не ответил. Если он вас так интересует, я узнаю о нем и сообщу вам. Но послушайте меня, Анна Ивановна, ведь мы с вами старые приятели и даже, смею употребить это в высшей степени обязывающее слово, компаньоны. Погодите год-два, и когда все свершится, что должно свершиться, — он многозначительно и грустно кивнул в сторону комнаты, где лежал ван Андрихем, — то я, если уж вам так нравятся титулованные особы, я вам принца найду. Ну, а что наш друг Темиркан? Замуж за него выйти вы не можете: он мусульманин. В христианство он не перейдет, потому что от всей своей варварской души презирает эту для нашей грешной земли слишком благородную христианскую религию. Уж это поверьте мне, со мной он откровенен. В сущности говоря, он дикарь, правда выдающийся среди своего племени, но дикарь.