В душу закрадывается опасение: если уж здесь, в штабе, чувствуешь себя чужим, то что будет в Люблине?
— Гражданин капрал, разрешите обратиться…
— Ну, чего?
— Нельзя ли отказаться от военной школы?
Капрал поднял голову, отодвинул подальше от себя фуражку, потом окунул перо в фиолетовую гущу чернил, старательно отер его конец о горлышко чернильницы, уставил свое широкое, толстощекое лицо на меня, деланно улыбнулся и процедил сквозь зубы:
— Такого дурака еще не видел.
— Извините.
— Не за что, здесь не королевский двор.
«Сам ты дурак, — подумал я, — штабная крыса, Какой из меня офицер, да еще политический? Офицеры — люди образованные, знают синусы-косинусы, еду рассчитывают на калории, читают на память Мицкевича, Пушкина, знают историю…»
— Фамилия? — выпалил внезапно капрал.
— Новицкий! — вздрогнув, ответил я.
— Чего дрожишь, ты, кандидат в святые апостолы…
— А ты чего, штабной сводник! — крикнул я в отчаянии.
— Только не на «ты», только не на «ты», щенок! Думаешь, если понюхал немного пороху и на тебе помятый мундир, то можешь быть запанибрата с унтер-офицерами?! — все более повышая голос, произнес капрал. — Эти два лычка, ты думаешь, я получил от ксендза на первом причастии? Как называются в уставе эти два лычка на погонах, пришитых к гимнастерке с пуговицами, на которых изображен орел?.. Ну… как?
Ненависть моя росла, но одновременно созревало и решение: стану офицером, пусть даже придется носом землю рыть, хотя бы только для того, чтобы этих типов научить быть людьми, отучить их измываться над более слабыми.
— Тогда почему же гражданин капрал сам не пошел туда? — показал я в направлении гудящего фронта.
— Это не твое дело. Здесь тоже нужны люди.
— Вот именно, люди…
— Что ты хочешь этим сказать, канонир?
— Только не канонир, а бомбардир[2]. Следовательно, разница между нами только одно лычко. А там нужны сильные, смелые…
— Не болтайте! — резко оборвал меня капрал. — Почему же тогда не носите знаки различия?
— Потому что только вчера пришел приказ о присвоении мне звания! А меня сразу же откомандировали в школу. Кроме того, у меня нет тесемки для лычек.
Этот резкий диалог продолжался бы бесконечно, если бы в дверях не показался капитан.
— Ну, курсант, готов в путь? — обратился он ко мне безлично, не называя звание.
Я хотел дать утвердительный ответ, но капрал опередил меня:
— Гражданин капитан, разрешите доложить, гражданин бомбардир не успел нашить знаки различия.
Капитан дружески улыбнулся:
— Ну так помогите ему, а не подшучивайте над ним, так как на этих погонах скоро будут блестеть звездочки.
Капрал порылся в шкафу, что-то там отрезал, подправил и наконец нацепил мне лычки, потормошил шутливо за нос, а потом, дернув за козырек, надвинул мне фуражку на глаза. Он явно подтрунивал надо мной, не принимая всерьез мою вспыльчивость.
— Честь имею, гражданин бомбардир, — козырнул капрал, прищелкнув каблуками.
— Вот так-то, — сказал я уже добродушно, немного успокоившись. — Посмотрим, как вы будете вытягиваться, когда я возвращусь офицером.
— Прежде чем ты вернешься, война окончится, а я к тому времени завяжу галстук к белой рубашке и надену зеленую шляпу. Таким образом избегу мести грозного офицерика. Ну, держись, — сказал он, протянув мне руку, — и постарайся немного возмужать, а то вид у тебя как у желторотого цыпленка. Из первого и третьего дивизионов тоже будут еще двое таких, как ты. — Его глаза насмешливо поблескивали. — Они ждут вас на контрольном пункте.
Я пожал ему руку. Собственно, не такой уж он плохой человек, только грубоватый и ехидный. С галстуком и шляпой он тоже переборщил. К такой физиономии, которая, как говорят русские, «кирпича просит»…
— Вы их там, гражданин капитан, в школе, покрепче держите. Это ведь разгильдяи, разболтались на фронте, — бросил он нам уже вслед.
В обществе капитана я чувствовал себя неловко. До этого мне никогда не приходилось так близко и так долго общаться с офицерами. Мы шли через поля, дорожками, тропинками в направлении контрольного пункта на шоссе Варшава — Люблин. Оттуда попутной машиной мы должны были добраться до места назначения. Я все время находился в напряжении, вслушивался в каждое слово капитана, а в соответствующие моменты произносил неизменное «так точно». Капитан был мужчина лет сорока, высокий, статный. В нем чувствовалась военная косточка. В 1939 году в течение двадцати пяти дней он пробивался вместе с отрядом из-под Освенцима в окрестности Равы-Русской. Пробовал установить связь с командованием фронта, но его как такового вообще не было. Двадцать пять дней в окружении, леса, проселочные дороги, стычки и, наконец, поражение. Капитан выбрал восток. Много работал, учился русскому языку и жизни. Воевать он уже не будет. Едет, чтобы принять командование учебным батальоном в Центральной школе офицеров по политико-воспитательной работе в Люблине.