Мы не успели замениться. Он упал, сраженный прямо в сердце, и остался навсегда в своей одинокой могиле. Я посвятил ему одно из своих стихотворений…
1 марта 1945 года разгорелся решающий бой за прорыв вражеской обороны.
Совещание длилось недолго, каждый из нас хорошо знал свое дело, и закончилось оно ставшими уже привычными словами командира:
— …И я надеюсь на вашу храбрость, отвагу и геройство. — При этом он настойчиво смотрел в мою сторону, как бы желая показать, что мои усилия помочь ему овладеть польским не пропали.
Он был хорошим психологом, говорил скупыми фразами, но ситуацию при этом определял всегда очень точно. Охотно пользовался цитатами, различными народными поговорками и изречениями. Одним из его любимых выражений было: «Тише едешь — дальше будешь!»
У него была привычка никогда недоговаривать свою мысль до конца. Эта манера делала его в наших глазах человеком загадочным и таинственным. Признаюсь, мы его боялись, но готовы были идти с ним в самое пекло, готовы были отдать жизнь за него. Однако наш капитан отнюдь не требовал этого, наоборот, он умел находить такие решения во фронтовой обстановке, чтобы при минимальных потерях добиться максимального боевого успеха.
Совещание было коротким, но деловым. Самое главное — у нас было достаточно оружия и боеприпасов. А старые сапоги — ничего, выдержат. Весна приближается…
— Ну что ж, пошли, сынок, — сказал командир и повел меня на наблюдательный пункт.
Я этому очень обрадовался, потому что в батарее у меня была отвратительная землянка, в которую постоянно протекала вода. Вместе со мной в ней размещались поручник Мацишин и телефонист.
Рядом с нашим расположением была огневая позиция батареи гаубиц из состава бригады армейской артиллерии. Неподалеку размещалась и прославившаяся 5-я бригада тяжелой артиллерии, которая была отведена из-под Кострина, где вместе с другими соединениями дальнобойной артиллерии участвовала в подготовке прорыва на Берлин. Теперь ее снаряды пролетали над нашими головами.
Я чувствовал себя бодрым и полным сил. К тому же и погода заметно улучшалась. Однако в подсознании жила мысль о завтрашнем дне: неужели фрицы опять задержат нас здесь на долгие недели?
Дорога на наблюдательный пункт была скверной, асфальт исковеркан снарядами. Отсюда хорошо проглядывалось Вежхово, находящееся еще у немцев, слева виднелись Жабин и Жабинек, а за ними — проклятое Боруско. И все это предстояло взять.
По пути мы зашли на командный пункт 5-й батареи. Можно сказать, дернула меня нелегкая: лучше бы не ходить туда.
Землянка была обставлена как дворец: на стенах — обои, на полу — ковер; диван, покрытый одеялом. На самом видном месте стоял ленинградский патефон с большой горкой пластинок. Рядом — коптилка.
— Что ж это ты, Ульянов?.. — Тут капитан взглянул на меня, как бы ища польское слово.
Угадав его намерение, я подсказал:
— Устроился, как царь или султан?
— Разве это по-фронтовому? — продолжил командир.
— Это работа Виктора, — не без скрытого превосходства, с оттенком гордости небрежно бросил командир пятой батареи, смуглый москвич Ульянов.
Это был прекрасный артиллерист, его батарея била без промаха. Капитан в душе немного завидовал славе Ульянова, однако утешал себя тем, что командовал гаубицами, а не простыми орудиями, обращение с которыми, мол, дело простое и легкое.
— Значит, он тебя, — капитан старался продолжать по-польски, — он тебя… Ну, как это будет: разнеживать?
Я подсказал.
— Вот-вот. Побойся бога, Ульянов. В ад ведь пойдешь за это.
Настроение у обоих было отличное.
— А этот ваш Виктор делец что надо, — вырвалось у меня.
Ульянов отличался покладистостью и веселым нравом, что вызывало на откровенность, а Виктора я не любил из-за его заносчивости и высокомерия. Но я не знал, что в этот момент подошел сзади и услышал мои слова хорунжий. — командир взвода управления пятой батареи. Он подскочил ко мне, багровый от злости. Отблеск коптилки яростно прыгал в его глазах.
— Ты, молокосос, хочешь, я тебя научу, как следует выражаться о Викторе Бермане? — прошипел он. При этом вид у него был такой грозный, что, признаюсь, это произвело на меня впечатление.
— А вы, хорунжий, поосторожнее выражайтесь по отношению к старшему по званию, — огрызнулся я.
Наши командиры, остолбенев, наблюдали за неожиданным конфликтом.
Хорунжего отнюдь не смутила моя реплика.