— Так это пястовский, — объяснил он, — так как другой должна быть теперь наша Польша.
Наша Польша… Как он, простой лесник, прекрасно это сказал. Наша Польша…
— Вы уже получили направление? — неожиданно спросил он.
— Нет. Как раз ждем.
— Ничего, сейчас вас тут раскупят. А может, попадете в офицерскую школу. Офицеров не хватает.
«В офицерскую школу? Мы? Это невозможно. Мы не господа, мы простые парни, сыновья крестьян», — скептически думал я.
Тем временем раздалась команда встать в строй.
— Ну, до встречи через неделю, я уезжаю за новыми! — крикнул нам наш земляк. — Попробуйте в офицерскую школу!
— Граждане! Приветствуем вас на гостеприимной советской земле. Благодаря стараниям Союза польских патриотов и благосклонности Советского правительства вы вступаете в ряды первого польского корпуса, формирующегося в СССР. Первая дивизия имени Тадеуша Костюшко в битве под Ленино показала свой героизм… — примерно такие слова говорил нам молодой польский офицер, стоявший с небольшой группой в центре каре. — А теперь вас покормят ужином — и спать. Утром получите направления в часть.
После команды «Разойдись!» мы встали в очередь за едой. Может быть, щи и были превосходными, но мне они не поправились, я выловил из них только несколько кусочков консервированного мяса. С ночлегом было еще хуже: мы улеглись прямо на деревянных нарах, которые к тому же оказались прибежищем клопов и прочих насекомых. Но зато среди своих…
Период между вступлением в армию и превращением в солдаты был довольно тяжелым. Все временно. Нет своего угла, трудности с питанием. Даже не известно, каким отхожим местом можно пользоваться.
Ежедневно прибывали транспорты поляков из всех районов Советского Союза, из Красной Армии или прямо с недавно освобожденных территорий. Воистину вавилонское столпотворение.
Оркестр гремел с утра до вечера, то встречая, то провожая новобранцев, направляющихся по своим частям.
Территория военного городка гудела от песен и кишела марширующими в разные стороны подразделениями.
А мы после утренних щей снова ждем своих «купцов». Куба ворчит:
— К черту такое войско, а щи воняют селедкой!
— Но консервы хорошие, — убеждаю его я, чувствуя себя ответственным за лишения, которым он подвергается, хотя в глубине души сам недоволен.
К счастью, клопы меня не любят. Но Куба! Ночью, сонный, он давил их на лице, растирая в большие кровавые пятна. Едва, бедняга, отмылся.
Наконец вызывают несколько десятков человек. Среди прочих называют и мою фамилию. Нас отводят в одно из зданий. Держись, Куба!
Я встретился с ним вновь только на Поморском валу. Он налаживал телефонную связь, а через полчаса был тяжело ранен в грудь.
Врачебное освидетельствование проходило быстро. Никто ни на какие болезни не жаловался.
— Сколько тебе лет? — спросил врач.
— Почти восемнадцать.
— Что значит «почти»?
— Через полгода будет, проше пана.
— Эх ты, «проше пана»! Говорят: «гражданин», «гражданин капитан». Повтори!
— Через полгода, проше пана, гражданин капитан.
— Чтоб тебя, «проше пана!»
— Так точно, гражданин капитан!
Непринужденное поведение врача придало мне смелости.
— Начинаешь говорить человеческим языком. Болел когда-нибудь?
— Чесоткой, гражданин капитан.
Тут я вспомнил отца, который при расставании только раз нарушил суровые принципы отцовства, уронив слезу и поцеловав меня в лоб, а потом строго сказал: «Говори всегда правду, будь отважным, осторожно обращайся с оружием, так как иногда оно само стреляет».
— Скажи «а-а-а».
— А… а… а…
— Почему миндалины увеличены?
— У меня так всегда бывает от кислого. Вероятно, от щей, гражданин капитан. — Перед моим взором снова предстал образ отца: он был очень огорчен. — Кажется, я в детстве также болел скарлатиной, но плохо помню это, гражданин капитан.
— А может, скарлатиной со щами? — Он хлопнул меня по хилым плечам. — Ну а как тебя зовут?
Одним дыханием я произнес свою фамилию и имя.
— Канонир, — добавил симпатичный капитан.
— Нет, сын крестьянина, — решительно возразил я.
— Канонир — это значит… получишь направление в артиллерию.
«Прекрасно, — подумал я. — Отец тоже был артиллеристом».