— Кто, черт побери, включил двигатель?
— Докладываю — это я, «Ломница-2»!
— Кто вам велел?
— Чувство долга. Танк в любую минуту должен быть готов покинуть этот район. Поэтому двигатель должен быть теплым.
— Верно, верно! За эту идею вас следовало бы озолотить! Прогреть все моторы!
Я не стал ждать особого указания. Боясь, что кто-нибудь изменит в последнюю минуту решение, я приказал немедленно включить моторы. Через полчаса в танке снова стало тепло.
В шесть часов командир роты вызвал к себе весь офицерский состав. В течение часа мы наносили на карты изменившуюся тактическую обстановку. Появились новые сплошные и пунктирные линии, ромбики, кружочки с черточками, и крестиками, квадраты и треугольники. И каждый из них был сокровищницей знаний о войсках «противника» и собственных войсках. Перед, нашей ротой была поставлена задача уничтожить «противника», оборонявшегося между Гетманской горой и правой опушкой леса. Мой взвод, конкретнее — я с экипажем, должен был наступать на правом фланге роты.
Район сосредоточения мы покинули вместе с восходом солнца. Вставало красное от мороза, но отрадное утро. Мы радовались, что наконец-то закончилась кошмарная ночь. С задеваемых танками ветвей падали большие комья снега. Колонна въехала в окруженный деревьями и утопающий в снегу овраг. Затем она начала круто подниматься вверх, еще сто метров леса, и дальше расстилалась уже равнина. С одной стороны была видна Гетманская гора, с другой — стена соснового леса. Это было направление нашего наступления. Танки один за другим преодолевали подъем дороги и выезжали на равнину. Моя машина шла последней в колонне. Перед подъемом механик-водитель переключил скорость и прибавил газу. Танк преодолел с ходу половину подъема и вдруг замедлил скорость, гусеницы начали пробуксовывать на месте, и свыше тридцати тонн стали съехало вниз. Мы попятились, взяли разбег — и снова вперед. Но снова оказались внизу.
А тем временем на равнине завязался бой с «противником». Раздавались выстрелы из пушек и пулеметные очереди. Рота не могла без одного взвода перейти в наступление. Танки укрылись в деревьях и вели оттуда огонь по «противнику». Они внимательно следили за дорогой, на которой должен был показаться мой танк.
Другого выхода не было. Пришлось чуть-чуть свернуть с дороги и ехать по кустам можжевельника. Улучшилось сцепление у гусениц, и машина начала с трудом подниматься вверх. Словно по команде, со всех сторон из-за кустов и деревьев выскочили неприятельские солдаты и открыли по нас огонь. Нас это не очень волновало. Однако, когда они начали бросать в танк связки петард, дело приняло уже неприятный оборот. Одна из них едва не влетела внутрь машины, другую я успел сбросить на землю. Я приказал механику-водителю закрыть люк. И вовремя, потому что уже через минуту на волнорезе взорвалась одна из петард, вдребезги разбив передний щиток и две фары. В перископы я видел, как несколько вражеских солдат вскочило на наш танк, а спустя несколько секунд услышал срывающийся от злости голос механика-водителя:
— Товарищ поручник! Ничего не вижу!
Я понял, что произошло. Те закрыли снаружи смотровые щели приборов наблюдения. Вслепую никто не поедет. А если кто-либо из нас высунет из люка голову, то они его — цап! Мы попали в хорошо подготовленную засаду. Колонну они не трогали. Терпеливо ждали того, у кого будут трудности с преодолением скользкой преграды. И дождались. Выход был только один. Я приказал:
— Спустить ствол и вращать башней!
— Есть!
— Теперь уже вижу, — обрадовался механик-водитель.
— Прибавь скорость, а то снова «ослепнешь».
Как только мы появились на равнине, командир роты тотчас же отдал приказ наступать. Мы двигались, развернувшись в боевой порядок, и стреляли холостыми снарядами. Я обернулся назад. За нами наступала пехота. Она поддерживала нас. За нашим танком бежал весь мой взвод. Мы встретились на поле боя. За ночь ребята прошли немало километров. Видно было, что они очень устали. Гораздо больше, чем мы. Они бежали и стреляли из автоматов длинными очередями. Я помахал им флажками. Они заметили.