Кровь – тебе, как робким – млеко,
Кровь – на долгие года,
Потому что человека
Ты готов терзать всегда.
Сказание
Родился Мир – из гнева. Вскрикнул Бог,
И влага в изумлении застыла.
И там, где – миг тому – был крик, напев, и вздох,
Простёрлась горная безмерная могила.
И между впадин, срывов, и вершин,
Меж смолкшими гробами и гробами,
В испуге поползла вода, как между льдин,
Змеясь извилисто шуршащими волнами.
Жерло
Быть может, так. А может быть, не так.
Есть Бог иль нет, – ведь мы не знаем твёрдо.
Известно лишь вполне: Есть свет, есть мрак.
Одна струна, – так значит нет аккорда,
Раз цвет один, мы в слепоте цветов,
И раз мы часть, – обманно всё, что гордо.
Но часть ли мы в игре Первооснов?
Иль, может, раз в начале было Слово,
То Слово – мы, как мы – вся слитность слов?
Одно в одном, без гибели и крова,
Устало быть всегда самим собой,
Быть цельным, Всем, не знать, что что-то ново.
Одно в Одном, в пустыне голубой,
В законченном, хотя и бесконечном,
Без знания, что есть красивый бой.
Одно в Одном, в предвосхищеньи млечном,
Себя Собой введя в безмерный гнев,
Возжаждало быть в вихре быстротечном.
И вот раскрылся Мир, как вещий зев,
Качнулась быстрота водоворота,
И зазвучал разорванный напев.
Распалось Всё на бесконечность Кто-то,
Раздвинулось гудящее жерло,
Встал дьявол Ум, легла в постель Дремота.
Легла, и усмехнулась тонко зло,
Явила обнажившиеся груди,
И бытие в бездонность потекло.
Помчались быстро птицы, звери, люди,
Цветы, болезни, войны, божества,
Все в нестерпимом жизнетворном зуде.
Доныне эта пляска Солнц жива,
На нашем также есть протуберанцы,
И на планетах тоже есть трава.
Повсюду бросив алые румянцы,
Меж двух пределов, жаждущая Хоть
Сплетает помрачительные танцы.
И мы твердим, то – Дьявол, то – Господь,
Окружный Змей свой хвост загнутый гложет,
И грезит о душе земная плоть.
И всех, всегда, один вопрос тревожит,
Но некому тот камень раздробить:
Что ж, наша жизнь – есть доброе Быть Может?
Иль яркое и злое Может Быть?
Непреложность
Жерло, бросающее лаву,
И хищный, цепкий, меткий зуб,
Вы существуете по праву,
Как стих, венчающий октаву,
Как камень, вправленный в оправу,
Как поцелуй румяных губ.
И если б в гамме Мирозданью
Рычащий замолчал бурун,
И если б не был дан страданью
Его размах, как звон – рыданью,
Мы сами б в Ад пошли за данью,
Чтоб звонче было пенье струн.
Когда ж свершим мы непреложность,
Пройдя ступени всем путём,
Мы окуём в себе тревожность,
И будет цельный Рай возможность,
Но, раздробив опять Всебожность,
Мы пляску атомов взметём.
Нежность мира
Нежность Мира? Хобот. Клык.
С корнем вырванный язык.
Гвозди, вбитые – не в тёс,
А в глаза, где розы слёз.
Нежность Мира? Цепкий клюв,
Что скрипит – попав, рванув,
Жить лишь может – разорвав,
Нежность Мира есть удав.
Чтоб построить материк,
Миллионный вызвать крик,
Тело к телу, этажом,
Зубом, взглядом, и ножом.
Строй людей, зверей, и рыб,
Травы, птицы, слои глыб,
Тело – к телу, дом – на дом,
Встанет остров здесь горбом.
В пляску чисел и нулей
Кровь и желчь обильно лей,
Сноп веков нагромождай,
Создан Рай, потопим Рай.
Закрутим вверху болид,
Пусть он праздник озарит,
Жатву, Море, собирай,
Создан Рай, потопим Рай.
За болидом – вниз, болид,
Светоч красных Атлантид,
Хор вулканов, начинай,
Создан Рай, потопим Рай.
Сон («Весь звенчатый, коленчатый, изгибистый, змеистый…»)
Весь звенчатый, коленчатый, изгибистый, змеистый,
Извивно-криво-выгнутый, углистый, и локтистый.
Приснился мне Неведомый, и как его понять?
Лесным лишь ведьмам ведомый, лишь змеям перенять.
Огромной сколопендрою, мерцая чешуёю,
Излучисто, изломчиво, лежал он предо мною,
И вдруг, в изломе сдвинувшись, меняя вид и нрав,
Предстал как волосатый он мохнатый волкодав.
Ну, думаю, не тронусь я. Пойду ли на авось я.
Шуршит зловеще тулово, и пасть разъята песья,
Собакозмей извивчатый, с свирепой головой,
То узкий, то разливчатый, раскрывшийся извой.
Мерцает излохмаченный, и с крыльями – предплечья,
И в песьем взоре светится ехидство человечье,
Приблизься, мол, запутаю, взгляни сюда, прошу,
Я чешуёй окутаю, душа, я укушу.
Влачить и изволакивать – услады, мол, сердечные,
Оденусь в алый бархат я, укроюсь в дымы млечные, –
Не Дьявол ли, не плавал ли в лихой он ледоход,
И вот теперь лукавится, забавится, идёт.
Я вскрикнул, – в ходе звенчатом внезапно остановленный,
В излове ловком сведущий, но словом сам уловленный,
Угрозный вдруг рассыпался, взметая огнь и чад, –
Проснулся я, и вижу лишь, что тучу ветры мчат.