Подобравшись к огню, я присел на корточки и протянул вперед окоченевшие руки. От мокрых перчаток повалил пар; меня начало немного потряхивать — холод покидал тело.
Рядом со мной присел Гродверд. Он скинул плащ, снял рукавицы и куртку, оставшись в кольчуге, надетой поверх плотной шерстяной рубахи. Только теперь, при ровном и мощном свете костра, я заметил, насколько странной работы была его броня. Обычная кольчуга составлялась из плотно нашитых колец или наклепаных на тонкую кожу пластин, но эта скорее напоминала рыбью чешую.
— Ну, как вы? — к нам подошел довольный, румяный от долгой скачки на морозе капитан. Он оттряхивал перчаткой налипший на полу плаща снег.
— Добрались нормально, — мрачно ответил Гродверд. — Вот только место твои люди для стоянки выбрали не самое удачное.
— Чем тебе поляна не по нраву? — удивился Иридин. — Хорошее место, открытое…
— Ага, колдовским огнем сожженное, — хмыкнул Рубака. — Да и Девичья трясина рядом.
— Какая трясина? — не понял капитан. — Девичья?
— У писаря своего спроси, пусть в летописи заглянет, — отмахнулся мой спутник. — Я устал и хочу есть. Говорить недосуг. Но вот тебе совет — выходить нужно завтра же, слышишь? Не стоит особо рассиживаться здесь.
Капитан нахмурился, но спорить не стал. Кивнул и отправился к своему шатру, возле которого на ветру реяло каолитское знамя.
— Что за топь? — поинтересовался я, когда помощник отрядного повара принес нам по глубокой миске с гуляшом и кашей.
— Дурное место. Как и весь Мискарелль, — пробурчал Гродверд, орудуя ложкой. — Говорят, когда Буря только разыгралась, сгинули в этих краях послушницы из какого-то древнего капища. Это ведь сейчас у нас одни безбожники кругом, а раньше с верой было строго! Себя не щадили, зато святыню спасать кинулись. Но разговор про другое. Так вот, угодили послушницы в колдовскую ловушку. Их всех — всмятку. Крови расплескало на десяток шагов по всем сторонам света. Но вот, поди ж ты, одна девка не померла. Прокляла, со злости, богиню, которой раньше поклоны била. Оно и понятно, помощи от богов люди так и не дождались.
— И что дальше? — Несмотря на подкрадывающуюся дрему, мне хотелось узнать, чем закончилась история.
— Прикончили девку колдуны. Капище сожгли, из алтаря сделали подставку для книг… А земля испортилась. Почва смягчилась, деревья гнить изнутри начали. Вот, спустя поколение, и появилась трясина. Ни одному проводнику так и не далась она. Каким бы опытным ни был, все одно — оступишься и захлебнешься тухлой водицей.
— А кому она нужна, трясина эта? Зачем туда ходить?
— Не знаю. Может, и не нужна никому. Пробраться в леса за топями никому еще не удавалось. Что в том лесу теперь — неизвестно… Вдруг, колдуны прячутся?
Он захохотал.
Ночью я спал на диво крепко. Разбудил меня не в меру веселый и задорный рев рога. Не боевого, как оказалось, но возвещавшего, что утро уже наступило.
Зевая и щурясь, я подошел к железному чану в углу шатра. Холодная вода немного взбодрила, прогнала остатки сна. В животе голодно заурчало, намекая, что стоит заглянуть к отрядному повару.
Оглядев шатер, я с удивлением обнаружил, что Гродверда нет в кровати. То ли встал ни свет ни заря, то ли вовсе не ложился. Странный он, этот Рубака.
Набросив на плечи просохший и пахнущий дымом плащ, я вышел из шатра.
За ночь утоптанный снег подмерз, схватился ледяной коркой, что звонко хрустела под сапогами. По лагерю сновали вооруженные люди, где-то лязгал металл, воздух пропитался запахами кожи и оружейного масла. На отшибе лагеря уже начали сворачивать шатры, несколько пограничников усердно сбивали намерзший за ночь лед с канатов и креплений. У коновязи суетились отрядные конюхи, снимали с лошадей теплые попоны, подтаскивали мешки с фуражом и талой водой.
Мои ноздри уловили запах мясной похлебки. Голодная слюна наполнила рот, но я решил повременить, и отыскать Гродверда.
Недолго думая, отправился к капитану. Его шатер уже начали сворачивать, а сам Иридин стоял возле флагштока со знаменем Каолита и пытался счистить лед с полотна.
— Синц Иридин! — я выудил из памяти вежливое обращение, принятое на востоке.
Капитан обернулся. Его тонкие губы тронула едва заметная улыбка:
— Синц? Ты ошибаешься. Я уроженец Старого Халифата, а обращение «синц» — это к раскосым жителями Империи.
Я почувствовал себя полным придурком.