«Мир хижинам – война дворцам», – донеслось и к нам на позиции. Крестьяне, упоенные «хорошим законом» ублюдка человеческого Ленина – «грабь награбленное», – принялись жечь, грабить и даже убивать помещиков, буржуев, кулаков, а по городам и столицам вездесущие отбросы населения под именем «сознательного пролетариата» набросились на квартиры населения, забирая почти все приглянувшееся, особенно золото, серебро, одежду и белье, под видом «разоружения».
Эта «свободушка» вызвала в армии сокрушающую всех и все на своем пути лавину дезертиров с фронта. «По домам! Делить землю!» И с оружием, гранатами и даже пулеметами при себе, все бросились по всем железным дорогам домой, с единым только ревом: «Таврило, крути!» – сокрушая, ломая вагоны, паровозы, вокзалы, вызывая крушения поездов и даже убивая железнодорожных служащих и всех, кто стоял на пути.
Еще до моего поступления, 8 июня 1916 года, в нашу бригаду, в армии произошла какая-то «украинизация» (возможно, «самоопределение»), и всех наших многочисленных на батарее милых и добродушных «хохлов» записали и стали называть «украинцами». Прибывшего в батарею меня (киевлянина), даже не сказав мне, автоматически сделали, в первый и последней раз в моей жизни, тоже «украинцем». А когда «милостивым приказом» пролезающего в «президенты демократической республики России» жулика-адвоката Керенского все солдаты сверхсрочной службы были уволены по домам, получилось, что у нас на батарее оказались «украинцами» только поручик Жданко и я. Это вскоре и затянуло мне на шее петлю окончательно!..
Правильно в народе нашем говорили: «Господь не без милости!» И среди повсеместного жуткого зловещего мрака нашего вдруг сверкнула первая грозная молния, прогремел раскат Божьего грома!.. Тайно, шепотом, только из уст в уста ширился слух: «Генерал Корнилов ушел из плена в Быхове и прибыл на Дон!..»
Прошло почти полстолетия со времени, мною описываемого. У меня нет никаких записей, я никогда дневников не вел. Обстоятельства так складывались, что не было времени писать. Слишком много событий произошло в моей жизни, начавшейся еще в конце прошлого столетия, сделавшей меня участником Первой мировой войны, потом – Гражданской, затем, после Галлиполи и Югославии, приведшей меня в Албанию, 15 лет спустя – в Италию, и, наконец, заставившей меня уже здесь, в Америке, превратиться в рядового наблюдателя.
Вместо албанской королевской гвардии и вместо итальянского танкового полка я сейчас командую только иногда забегающими в лес, возле моего дома… оленями. Поэтому у меня теперь есть время писать, но, повторяю, пишу только по памяти и поэтому заранее прошу простить возможные ошибки и неточности.
Конец октября 1917 года. Только что пришло из Петрограда известие о большевистском перевороте. Это событие мало кого удивило в Двинске, где в это время я был начальником команды 1-го армейского авиационного отряда. Всюду в армии царил полный хаос, но у нас в авиации было сравнительно спокойно и лучше, чем в других частях.
Так, наш отряд отказывался проводить выборное комитетом начало. Хотя не было тайной то, что происходило кругом, но сознаюсь, что все же неожиданностью оказалась для меня дипломатическая миссия, которую армейский комитет солдатских депутатов возложил на моего денщика, старого литовского улана. Правда, если это только могло служить утешением, должен сказать, что мой татарин денщик, бесконечно мне преданный, переживал данное ему поручение много больше моего…
Был холодный осенний вечер, когда он, Абдурахман Хассан Хассанов, вошел в мою комнату со сконфуженным видом побитой собаки и еле слышно пролепетал:
– Беспорядок, Ваше благородие! Стидно!.. Не могу, стидно…
– Говори же, Хассанов, в чем дело?
Повернувшись к стене и для верности закрывши свои раскосые монгольские глаза, Хассан смущенно доложил, что армейский комитет поручил ему, ефрейтору Хассанову, передать мне о моем увольнении с поста начальника и назначении меня на место… кашевара…
– Так что стидно, Ваше благородие, но приказали тебе передать, что теперь прежний кашевар – начальник команды отряда, а тебя, Ваше благородие, велено завтра в пять часов утра разбудить, чтобы вовремя приготовил солдатам чай.
«Ну что ж, – подумал я, – видно, пришло время опять мне смываться, как уж было раз, несколько месяцев тому назад, когда из 5-го Литовского Уланского полка Короля Виктора-Эммануила III я перешел в авиацию».
Плохо было, однако, то, что в Двинске меня все знали в лицо. Нужно было действовать, пока не поздно. Хассану я дал адрес моей тетушки в Пскове, велел ему отнести ей мои вещи и, сдавши их, отправиться домой, в Самару, на деньги, полученные за меня по подписанным мною распискам на мое жалованье и залетные. Выдал ему все документы об увольнении его с военной службы и попрощался.
104
Сукачев Лев Павлович, р. 3 марта 1895 г. в им. Яблочкино. Из дворян Екатеринославской губ. Окончил Тенишевское училище в Петрограде, Елисаветградское кавалерийское училище (1915). Штабс-ротмистр 5-го уланского Литовского полка. В Добровольческой армии; в январе 1918 г. в 1-м экадроне 1-го кавалерийского дивизиона. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода в отряде полковника Гершельмана, затем в 5-м гусарском Александрийском полку до эвакуации Крыма. Галлиполиец. В эмиграции в Югославии, служил в пограничной страже. В 1924 г. участник Албанского похода, майор албанской армии, командир гвардейского полка. В 1939–1949 гг. в итальянской армии, с 1947 г. бригадный генерал. С 1949 г. в США. Умер 29 января 1975 г. в Монтеррее (США).