Да только этот свирепый взгляд не всегда хорошо у него получается, не то, что раньше. В нем чувствуется напряжение, которого не было двадцать лет назад. Была только твердость. Гранит. А сейчас гранит начинает выветриваться.
Он хочет что-то сказать. Что-то, отчего ему не по себе.
Адамс провел зажигалкой по набитой чашечке трубки взад и вперед, обдумывая не спеша, заставляя Саттона ждать.
— Вы, конечно, знаете, — начал Саттон медленно, — что я не могу быть с вами откровенным.
Пламя зажигалки исчезло, и Адамс выпрямился в своем кресле.
— А? — спросил он.
Саттон поздравил себя, что поймал его.
— Сейчас вы, конечно, уже знаете, что я привел домой корабль, который не может летать. Вы знаете, что у меня не было скафандра, что иллюминаторы были разбиты, а корпус изрешечен пробоинами. У меня не было воды и пищи. А 61 Лебедя в одиннадцати световых годах.
Адамс кивнул, не меняя выражения лица.
— Да, мы все это знаем.
— То, как я вернулся и что со мной случилось, не имеет ничего общего с моим рапортом, и я не собирался вам об этом рассказывать.
— Тогда почему вы вообще упоминаете об этом? — громко спросил Адамс.
— Просто, чтобы мы друг друга поняли, — объяснил Саттон, — чтобы вам не пришлось задавать кучу вопросов, на которые не будет ответа Это сэкономит вам много времени.
Адамс откинулся в кресле и удовлетворенно попыхивал своей трубкой.
— Тебя послали добыть информацию, Аш, — мягко напомнил он Саттону. — Любую информацию. Что угодно, что позволит нам понять, больше понять феномен 61 Лебедя. Ты представляешь Землю. Земля все это оплатила, и ты, конечно, кое-что должен Земле.
— Я должен кое-что и 61 Лебедя, — возразил Саттон. — Я обязан 61 Лебедя своей жизнью. Мой корабль разбился, а я погиб.
Адамс кивнул.
— Да. Как раз это Кларк и сказал. Что ты погиб.
— Кто это — Кларк?
— Кларк — инженер-космоконструктор, — ответил ему Адамс. — Он спит с кораблями и чертежами. Он исследовал твой корабль и высчитал кривую координат силы. Он сообщил, что, если бы ты был внутри корабля, когда он упал, у тебя не было ни одного шанса уцелеть.
Адамс уставился в потолок, затем повторил, словно издеваясь:
— Кларк сказал, что, если бы ты был в корабле, когда он ударился, ты превратился бы в желе.
— Просто потрясающе, — сухо заметил Саттон, — что человек может сделать с цифрами.
Адамс сказал снова, чтобы уколоть его:
— Андерсен думает, что ты не человек.
— Полагаю, что Андерсен смог бы установить это, только посмотрев на корабль.
Адамс снова кивнул.
— Ни пищи, ни воздуха. Любой мог придти к такому заключению.
Саттон с сомнением покачал головой.
— Андерсен не прав. Если бы я не был человеком, вы бы никогда меня не увидели. Я бы никогда не вернулся. Но я тосковал по Земле, а вы ждали рапорта.
— Однако ты не очень торопился, — возразил ему Адамс.
— Я должен был быть уверен. Должен был знать, понимаете? Быть способным вернуться сказать вам то или другое: например, опасна ли та планета с 61 Лебедя или нет.
— Ну и что?
— Она не опасна
Адамс ждал, а Саттон молча сидел.
Наконец Адамс спросил:
— И это все?
— Это все, — подтвердил Саттон.
Адамс постучал мундштуком трубки по зубам.
— Мне смерть как не хотелось посылать другого человека для проверки. Особенно после того, как я сообщил всем, что ты привезешь всю нужную информацию.
— Это ничего не даст, — уверенно проговорил Саттон, — никто не смог бы пробраться.
— Ты смог.
— Да, я был первым. А потому, что я был первым, я был и последним.
Адамс через стол неприветливо улыбнулся ему.
— Тебя увлекли эти люди, Аш?
— Это не люди.
— Ну… тогда существа.
— Они даже не существа. Трудно вам точно сказать, что они такое. Вы посмеялись бы надо мной, если бы я сказал, что, по моему мнению, это такое.
— Постарайся как можешь поточнее, — проворчал Адамс.
— Симбиотические абстракции. Это достаточно точно, насколько я мог передать их облик.
— Ты хочешь сказать, что они на самом деле не существуют?
— О, нет! Вполне существуют. Они же есть, их можно чувствовать, вы о них знаете, так же как я знаю о вас, или вы обо мне.
— И у них есть разум? — спросил Адамс.
— Да, — подтвердил Саттон, — они разумны.
— И никто не сможет пробраться снова?
Саттон покачал головой.
— Почему вы не вычеркнете 61 Лебедя из своих списков-поисков? Сделайте вид, что ее там нет. От 61 Лебедя нет абсолютно никакой опасности. Лебедяне никогда не потревожат человека, а человек никогда не попадет туда. Впредь бесполезно и стараться.
— У них не машинная цивилизация?
— Нет, — ответил Ашер, — не машинная.
Адамс сменил тему.
— Ну-ка, посмотрим, сколько тебе лет, Ашер?
— Шестьдесят один, — ответил Саттон.
— Гм, — проворчал Адамс, — совсем еще ребенок, только начинаешь.
Его трубка погасла, и он ковырял ее пальцем, исследуя, но уже не хмурясь.
— Что ты планируешь делать дальше? — поинтересовался он.
— У меня нет планов.
— Ты хочешь остаться на службе, не так ли?
— Это будет зависеть от того, как вы к этому отнесетесь, — ответил Саттон, — хотя я предполагаю, что буду вам не нужен.
— Мы должны заплатить тебе за двадцать лет, сказал Адамс почти ласково. — Деньги тебя ждут. Можешь взять их, когда выйдешь отсюда. Почему бы тебе не взять их прямо сейчас? А можешь взять еще три или четыре года отпуска.
Саттон ничего не ответил.
— Приходи еще как-нибудь, — пригласил Адамс, — мы поговорим по-другому.
— Я не изменю своего решения.
— А никто тебя и не просит.
Саттон медленно поднялся:
— Мне жаль, — сказал Адамс, — что ты мне не доверяешь.
— Я летел, чтобы сделать дело, — решительно заявил Саттон, — я его сделал. Я обо всем сообщил.
— Да, это так, — подтвердил Адамс.
— Полагаю, вы не потеряете со мной связь?
В глазах Адамса мелькнул мрачный огонек.
— Всенепременно, Аш. Я не потеряю с тобой связь.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Саттон спокойно сидел в своем кресле — сорок лет были вычеркнуты из его жизни.
Потому что он снова вернулся на сорок лет назад.
…даже черные чашки были те же самые.
Через открытые окна доктора Рэйвена в кабинете слышались молодые голоса и топот ног студентов по тротуару. В кронах вязов разговаривал ветер, и этот звук был ему знаком. Где-то вдалеке звенел церковный колокол, а прямо через дорогу был слышен девичий смех.
Доктор Рэйвен вручил ему чашку кофе.
— Думаю, что я прав. — и глаза его блеснули, — три куска и без сливок.
— Да, это точно, — подтвердил Саттон, изумленный тем, что доктор мог помнить. “Но помнить, — сказал он себе, — это легко. Я, кажется, смог бы все помнить. Как если бы куски старых привычек начищались и полировались в моем мозгу все эти чуждые годы, ожидая, как прибор заботливо хранимого столового серебра на полке, когда придет время употребить его снова”.
— Я помню эти мелочи, — усмехнулся доктор Рэйвен, — чепуховые, бессмысленные мелочи, как, например, количество кусков сахара, и что сказал человек шестьдесят лет назад, но я, бывает, путаюсь в важном… в том, что, как считается, должен помнить каждый человек.
Беломраморный камин был ярко начищен до самого сводчатого потолка, и гербовый щит университета на его полированной поверхности был таким же ярким, как в последний день, когда Саттон его видел.
— Я думаю, — обратился к доктору Саттон, — вы удивитесь, почему я пришел.