Я не знаю, когда я стал думать о Вильяме Джонсе. Конечно, сначала я принял его за того, кем он хотел казаться, то есть за человека, который ищет работу. Если у него и было какое-то сходство с тем человеком, которого я встретил на пастбище, то сначала я этого не заметил. А сейчас, когда я обратил на это внимание, уже значительно позднее, то задумываюсь — не играет ли со мной шутки мой разум, не поддалось ли мое воображение тем теориям путешествий во времени, и я начинаю видеть загадочные вещи чуть ли не за каждым деревом.
Но это убеждение все росло во мне на протяжении этих лет, когда я был связан с ним. Это подтверждает также то, что он хотя и старается держать себя соответственно своему месту среди нас и пользоваться языком, не отличающимся от нашего, все равно случается, что в его словах чувствуется образованность, причем высокая, понимание, которого нельзя ожидать от сельскохозяйственного рабочего на ферме, получающего семьдесят пять долларов в месяц плюс питание.
Кроме того, в нем есть какая-то естественная скромность… осторожность человека, который старается приспособиться к обществу, не являющемуся его собственным.
И теперь насчет этого дела с одеждой… Думая о том, что произошло тогда, я не могу быть уверен, что комбинезон, в котором он был одет, именно тот, украденный, поскольку все комбинезоны внешне похожи. И рубашка выглядела именно такой, как украденная, хотя я убеждал себя, что нет ничего удивительного в том, что два человека носят одинаковые рубашки. Он был бос. что в то время было немного странно, но он объяснил, что у него кончились деньги, и я одолжил ему небольшую сумму для покупки ботинок и носков. Но оказалось, что в кармане у него была пара носков.
Некоторое время назад я решил откровенно поговорить с ним, но не смог набраться смелости. И зная, что он относится ко мне также уважительно, я никогда не решусь испортить наши отношения вопросом, который может заставить его уйти с фермы.
Есть еще одно, что отличает Вильяма Джонса от других наемных рабочих. На первые же заработанные деньги он купил себе пишущую машинку и в течение первых двух или трех лет, что он жил у нас, вечерами долгие часы что-то печатал на ней в своей комнате. При этом он вставал и расхаживал по комнате, как человек, что-то обдумывающий. Однажды ранним утром, еще до того, как все пробудились, он собрат большую кипу бумаг, очевидно, конечный результат его работы, и сжег ее. Я следил за ним из окна своей спальни и видел, что он оставался там, пока последний лист бумаги не превратился в пепел. Затем он повернулся и медленно побрел к дому.
Я никогда в разговоре с ним не упоминал об этом случае, так как чувствовал, что он не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом.
Так я могу продолжать на протяжении многих страниц и рассказывать еще о многих других, может быть, малозначительных и не имеющих системы единичных случаях, но о которых я в последнее время постоянно думаю. Это ничего не прибавит к тому, что я здесь рассказал, и даже наоборот, приведет к тому, что читатель подумает, что я немного свихнулся. Тому, кто читает это, я хотел бы сделать еще одно заявление. Хотя моя теория, мое объяснение этих событий, может быть неправильной, я хочу, чтобы читающий поверил мне: все это было правдой. Я действительно видел эту машину на пустоши, я действительно разговаривал с этим необыкновенным человеком, я действительно нашел гаечный ключ, на котором была кровь, одежда была украдена с бельевой веревки, а человек по имени Вильям Джонс сейчас наливает воду из ведра у колодца, поскольку день стоит сегодня очень жаркий.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Саттон сложил письмо, и шуршание старой бумаги неестественно громко прозвучало в тишине комнаты. Затем он что-то вспомнил и снова развернул стопку листов и нашел среди них эту вещь. Бумага была желтой, старой и не такого хорошего качества, как та, на которой было написано письмо. На ней чернилами был написан ряд строчек, чернила выцвели так, что едва можно было прочесть. Дата была неясной, кроме последней цифры 7. Саттон с трудом разобрал, что там написано:
“Джон К.Саттон был сегодня осмотрен мной,
и я нашел его здоровым. Он вполне здоров как
умственно, так и физически”.
Подпись была неразборчива, впрочем, она, вероятно, была неразборчивой и тогда, когда едва успели высохнуть чернила, но две буквы в самом конце были ясно видны, Это были буквы “Д” и “М” (Доктор Медицины).
Саттон, глядя в пустоту комнаты, представил себе сцену, которая происходила в тот дальний, дальний день…
— Доктор, я намерен написать свое завещание. Не могли бы вы… Джон К.Саттон, конечно, не мог сказать доктору действительную причину того, зачем ему понадобился этот документ.
Саттон мог легко представить себе автора письма. Человек с медленной походкой, делающий все, только предварительно хорошо обдумав. Это обдумывание занимало у него много времени. И еще он верил в те жизненные принципы, которые уже в то время были для большинства людей устаревшими, а теперь совершенно забылись в течение прошедших столетий.
Было очень вероятно, что для своих родных он был выживающим из ума семейным деспотом. Возможно, он был объектом насмешек своих соседей, которые издевались над ним за его спиной. Этому человеку недоставало чувства юмора, и он с недоумением поднимал брови, сталкиваясь с различными тонкостями этики и этикета.
Он получил образование в области права, и интеллект его сформировался под действием данных факторов — что отчетливо было видно из этих записей. Его склад ума проявлялся в пристрастии к деталям, медлительности мышления, обстоятельность проистекала от близости к земле, преклонный возраст проявлялся в категоричности суждений. Не было никаких сомнений в том, что это был человек искренний. Он верил, что действительно видел эту странную машину и действительно разговаривал с этим необычным человеком, и подобрал с земли гаечный ключ, на котором была…
Ключ!
Саттон резко поднялся в постели.
Ключ был в сундуке. Он, Ашер Саттон, держал его в руках и бросил на кучу старых бумаг вместе с обглоданной костью и тетрадками, оставшимися со времени обучения в колледже.
Рука Саттона дрожала, когда он клал письмо обратно в конверт.
Его внимание сначала привлекла марка на нем, которая сейчас стоила бы бог знает сколько тысяч долларов… затем само загадочное письмо и вот теперь этот ключ. Он все объяснял.
Ключ означал, что действительно существовала эта загадочная машина и еще более странный человек… человек, который достаточно разбирался в искусстве ведения разговора и в психологии, чтобы произвести сильное впечатление на престарелого и самоуглубленного Джона К.Саттона. Он обладал достаточно быстрой реакцией, чтобы направлять разговор с этим фермером, встреченным им во время прогулки, и удержать его от тех вопросов, которые тому очень хотелось задать.
— Кто вы? Откуда вы прибыли? Что это за машина? Я никогда раньше не видел такой. Как она работает? На все эти вопросы было бы не легко ответить, будь они заданы.
Но они так и не были заданы.
Джон К.Саттон оставил последнее слово за собой. Это всегда было в его манере.
Ашер Саттон весело рассмеялся, думая об этом его качестве, и представляя, к чему это в конце концов привело. Старина был бы доволен, знай он об этом… Конечно, кое в чем был и явный просчет. Письмо было утеряно, отправлено не туда, куда следует, и, наконец, каким-то совершенно невероятным образом попало в руки представителя рода Саттонов, но только через шесть тысяч лет.