Он сел, медленно ощупал голову и почувствовал спиной тепло лучей заходящего солнца. Услышал крик птицы в кустах и шелест кукурузы, колеблемой ветром.
— Обманут и попал в ловушку, — повторил он.
Ашер отнял руку от головы и увидел на измятой траве лежавший неподалеку ключ, покрытый кровью. Саттон посмотрел на свои пальцы, они тоже были в крови. Теплая, липкая кровь. Он осторожно ощупал голову и почувствовал, что его волосы слиплись от крови. То же самое…
— Схема, — подумал он. — Все это очень точно укладывается в какую-то схему. Вот я здесь нахожусь. Вот этот ключ. Вот поле кукурузы за забором, которая подросла уже выше колена, и заканчивается прекрасный летний день. 4 июля 1987 года.
Корабль улетел, а через час или около того Джон К. Саттон придет сюда, чтобы задать вопросы, которые не успел задать перед этим. И когда пройдет десять лет с этого момента, он напишет письмо и в нем выскажет свои подозрения относительно меня, а я в это время буду на скотном дворе надаивать себе молока.
Саттон с трудом поднялся на ноги. Он стоял один в этом пустынном месте. Над его головой раскинулось небо, сливающееся с горизонтом, а внизу открывалась панорама долины с извивающейся по ней рекой.
Он дотянулся до ключа и подумал:
— Я не смогу изменить эту схему. Если я заберу ключ, то тогда Джон К.Саттон не найдет его никогда, то есть, если изменишь хотя бы один факт в этой схеме, то и конец может быть Другим.
— Я неправильно понял письмо, — размышлял он. — Я думал, что это будет какой-то другой человек, но только не я. Мне даже не приходило в голову, что именно моя кровь будет на этом ключе, и что я буду тем, кто затем украдет одежду с веревки.
Все-таки некоторые детали не совпадали. На нем была его одежда, и не было необходимости воровать другую. И его корабль все еще находился на дне реки, и поэтому не было никакой нужды оставаться здесь.
И все же это случилось однажды, поскольку все эти события описаны в письме. Это письмо привело его сюда, и оно было написано потому, что он приходил сюда раньше. И тогда он оставался… И остался он здесь потому, что не мог отсюда выбраться. Но на этот раз ему не было нужды оставаться.
— Еще одна возможность мне дана, — подумал он, — еще одна возможность. И все же это было неправдой. Ведь если бы этого на случилось во второй раз, то об этом бы знал Джон К.Саттон. Но в то же время, не могло быть никакого второго раза, поскольку сегодня был именно тот день, когда Джон К.Саттон разговаривал человеком из будущего.
— Был только один раз, когда все это случилось. И этот раз именно тот самый. Что-то должно произойти, — сказал себе Саттон. — Что-то такое, что не позволит мне вернуться. Что-то заставит меня украсть одежду, и, в конце концов, я пойду к той ферме и попрошу у них работу. Поскольку именно в этом состояла схема. Так она была установлена. — Саттон снова дотронулся ногой до ключа. Он задумался. Затем повернулся и пошел вниз по холму, оглядываясь через плечо. Когда он проходил через лес, то увидел старого Джона К. Саттона, который поднимался вверх по холму ему навстречу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
В течение трех дней Саттон трудился, пытаясь освободить корабль от тонн песка, который коварная река нанесла на него. Когда прошли еще три дня, он признал бесполезность этой работы, поскольку течение реки намывало песок быстрее, чем он убирал его. С этого момента он старался хотя бы очистить входной люк. И когда прошел еще день, после многих трудов он достиг своей цели. Он устало облокотился на металл корабля.
— Это игра, — сказал он себе. — В ней нужно рисковать.
Не было никакой возможности освободить корабль с помощью двигателей. Ракетные сопла, как он понял, были забиты песком, и всякая попытка продуть их закончится тем, что корабль испарится в атомном взрыве вместе со значительной частью местности. Он поднял корабль с планеты Сигма и летел на нем одиннадцать лет в пространстве силой только своего разума Так же он выиграл и в кости, когда наверху оказались две шестерки.
— Может быть, и на этот раз, — сказал он себе. — Возможно…
Но ведь здесь тонны песка, а он очень устал. Он чувствовал усталость, несмотря даже на то, что в его теле безотказно шла работа нечеловеческого метаболизма.
— Я перевернул две шестерки, — размышлял Саттон. — Однажды я перевернул две шестерки. Конечно, это было более сложно, чем теперешняя работа. Однако это требовало целеустремленности, требовало силы. А разве известно, какая тут потребуется сила? Какая сила потребуется, чтобы поднять затонувшую массу металла из горы песка. Не сила мускулов, а сила разума.
— Конечно, — думал он, — если я не могу поднять корабль, то могу совершить прыжок во времени. Перенести корабль, оставив его на месте, вперед на шесть тысяч лет. Однако при этом существовала опасность, последствия которой он даже не хотел себе представить. В этом прыжке через время он будет открыт всем воздействиям на него реки на протяжении шести тысяч лет.
Он дотянулся рукой до шеи, где висел на цепочке ключ.
Цепочки не было.
Его разум охватил внезапный ужас. Саттон стоял, застыв в неподвижности в течение некоторого времени.
— В кармане, — подумал он, но его руки тряслись, словно и они были уверены, что на это нет никакой надежды. Он никогда не клал ключ в свои карманы, а держал его на шее, на цепочке. Так он был в большей безопасности. Сначала он искал лихорадочно, а затем с мрачной холодной расчетливостью. В его карманах ключа не было.
— Значит, — подумал он, — цепочка порвалась. Цепочка лопнула, а затем провалилась внутрь моей одежды. — Он тщательно ощупал себя с ног до головы, но напрасно. Он снял рубашку, осторожно вытряхнул ее в надежде найти пропавший ключ. Затем отбросил ее в сторону, сел, снял брюки и начал искать в их складках, вывернув наизнанку.
Ключа и там не было.
Он на четвереньках обыскал песок на дне реки, пытаясь найти ключ при тусклом свете, который пробивался через толщу воды.
Спустя час он прекратил поиски.
Постоянно струящаяся по дну реки смесь воды и песка занесла траншею, которую он прорыл. И сейчас не было смысла рыть ее снова, поскольку люк не может быть открыт без ключа.
Его рубашка и брюки исчезли. Они были унесены течением.
Усталый, побежденный, он поплыл к берегу, с трудом преодолевая сопротивление воды. Его голова показалась на поверхности воды, и он увидел первые вечерние звезды, сиявшие на небе. На берегу он сел, прислонившись спиной к дереву, вздохнул, сделал еще вдох, затем заставил биться сердце. Первый удар, потом второй, третий… Он заставил человеческий метаболизм снова разработаться в себе.
Речка журчала около ног, как бы смеясь над ним. В долине, покрытой лесом, ночная птица начала выкрикивать свой призыв. Светлячки танцевали в воздухе в темноте над кустами. Комар укусил его, и он ударил по месту укуса. Кажется, не попал.
— Мне нужно где-то выспаться, — подумал он, — хотя бы в стоге сена или каком-нибудь амбаре. И какой-нибудь неприхотливой пищи, хотя бы из сада фермера, для того, чтобы заполнить пустой желудок. И затем одежду. Во всяком случае он знал, где может достать одежду.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Свои выходные дни он проводил в одиночестве. В течение всей остальной недели было очень много работы, нужно было без конца работать на земле, добывая работой пропитание. Нужно было пахать, собирать урожай. Нужно было заготавливать дрова в лесу, строить ограды, чинить их, ремонтировать машины. Вообще, все это требовало физических усилий, работы мускулов, в результате чего болела спина. Работать приходилось под палящим солнцем, лучи которого жгли шею, либо под ударами холодного ветра, который пронизывал зимой до костей.
В течение шести дней фермер работал. Эта работа притупляла его чувства и опустошала память. А к ночи, кроме изнурительного отупления, сама по себе работа становилась чем-то таким, что вызывало у него интерес и приносило удовлетворение. Ровная линия столбов, только что установленная для ограды, становилась для него чем-то вроде личного триумфа, когда он оглядывал свою работу. Поле, с которого убирается урожай, с пылью на колосьях и запахом солнца от золотистой соломы, и характерный звук сноповязалки становились символами изобилия, довольства и радости. И были моменты, когда розовые цветы яблонь, просвечивающие сквозь серебряную сетку весеннего дождя, становились символом дикого, языческого возрождения земли от зимнего сна.