— “ДОМ ЗАГА”, — подумал он, — будет расположен где-то там, за рекой, в прерии над древним городом Душиен с его великолепными по красоте башнями. Он будет расположен там, на холмах к северу. А дом Адамса тоже будет неподалеку от места слияния Миссисипи и Висконсин. Огромные корабли будут подниматься в небо из прерий Айовы и отправляться к звездам, которые сейчас наверху… И к другим звездам, которые не видны невооруженным глазом.
“ДОМ ЗАГА” будет расположен вон там за рекой. Именно там, когда-нибудь, шесть тысяч лет спустя, я встречу маленькую девочку в клетчатом переднике.
— Как в книге сказок, — подумал он. — Мальчик встречает девочку, причем мальчик со светлыми прилизанными волосами, но несмотря на это кое-где торчащими в стороны. А девочка мнет свой передник руками и говорит, как ее зовут…
Он выпрямился и ухватился руками за изгородь.
— Ева, — позвал он. — Где ты?
Ее волосы были как медь, а ее глаза… какого же цвета были ее глаза?
“Изучала меня в течение двадцати лет”, — сказала она. И я поцеловал ее за это, не веря словам, которые она произнесла, но готовый поверить невысказанному слову, тень которого можно было прочесть на ее лице и исходящему от ее тела.
Где-то она все еще существовала. Где-то во времени и в пространстве. Где-то она даже могла думать о нем, как он сейчас думает о ней. Если бы он попытался, то, может быть, смог установить с ней контакт? Мог послать к ней свое стремление обладать ею через неизмеримую бездну пространства и времени, дать ей знать, что он все еще помнит ее. Дать ей знать, что когда-нибудь вернется к ней.
Но даже когда он думал об этом, то знал, что все бесполезно, что он барахтается в каком-то прошедшем времени, давно забытом, как человек барахтается в бушующем море, Но он должен стремиться к ней, а она к нему. Она и Херкимер. Или кто-нибудь другой, кто должен найти его. Если это вообще когда-нибудь случится…
Прошло десять лет, и они забыли обо мне, потому что не могут найти меня или, может быть, обнаружив, не могут помочь мне. А может, все это делается с целью и если это так, то какую цель они могут преследовать? Иногда у него было такое ощущение, будто за ним следят. Это неприятное ощущение холодка между лопатками. И однажды был случай, когда кто-то убегал от него, в то время как он летним вечером бродил поздно по лесу в поисках косоглазой телки, которая все время забиралась за изгородь и терялась.
Он повернулся и пересек двор перед сараем, двигаясь в темноте свободно, как в хорошо знакомой комнате. От сарая исходил запах свежескошенного сена, и пищал во сне какой-то цыпленок.
Когда он шел, его внимание было отвлечено тем, что сознание как бы объединилось с мозгом этого цыпленка, которого что-то беспокоило. Было какое-то неясное чувство неизвестного… какой-то сигнал, который проникал в мозг цыпленка даже во сне. И это — сигнал неизвестной опасности. И невозможность уйти куда-то в сторону и спрятаться от нее. Темнота и звук. Опасность.
Саттон вернулся в свое собственное сознание и продолжал идти.
— Дать немного уверенности, стабильности жизни цыпленка, — подумал он. — Корова была существом довольным, ее цели и ощущения были такими же медленными, как и процесс поглощения ею пищи. Собака была очень живым и очень дружелюбным существом. Кошка, независимо от того, как бы она не была приручена, все равно будет в полудиком состоянии.
— Я знаю их всех, — подумал Саттон. — Я был каждым из них. Некоторые не особенно приятные создания. Например, крыса… или ласка, или же щука, которая застыла в ожидании среди водорослей. Но вот скунс… скунс — очень приятное существо. Кому понравится такая жизнь, которую ведет скунс. Ради любопытства или ради пользы? Возможно, ради любопытства, — признал он, — поскольку всегда существует человеческое стремление проникнуть туда, за те двери, над которыми висит надпись: “Вход закрыт. Личные владения. Не входить. Не беспокоить”. Но и польза тоже, которая состоит в том, чтобы узнать и изучить механизм второго тела. Обучиться проникновению в чужой разум. Изучить и почувствовать все оттенки его умственных и эмоциональных реакций. Но в этом тоже была какая-то граница… Граница, которую он никогда не пересекал. Может быть, из-за врожденного чувства деликатности, а, может быть, из-за страха, что его схватят с поличным. Он даже не мог сказать, почему именно.
Дорога выглядела белой пыльной полосой, извивающейся вдоль холма, местами пропадая во тьме, как будто в этих местах зияли глубокие расщелины. Саттон шел очень медленно, и шаги его звучали приглушенно по пыльной дороге. Земля была черной, а дорога — белой, а звезды — огромными, мягко светившими в летней ночи.
— Они так отличаются от зимних звезд, — подумал Саттон. — Зимой звезды светят высоко, светят холодным, жестким, стальным светом.
— Мир и спокойствие, — сказал он себе, — в этом уголке старой Земли были мир и спокойствие, которые не нарушались никакими потрясениями двадцатого века.
Из такой вот местности выходили уравновешенные люди. Люди, которые через несколько поколений поведут корабли к звездам. Здесь, в спокойных уголках мира, создавались стойкость и храбрость, глубина характера, твердые убеждения, которые помогут вести машины, созданные блестящими, но менее уравновешенными людьми, к отдаленным районам Галактики. И там они завоюют стратегически важные миры и будут их удерживать во имя славы и блага человечества.
— Благополучие, — подумал он. — Десять лет — это непредвиденная задержка. Но теперь условия выполнены, теперь я свободен и могу направляться, куда пожелаю и в любое время.
Но идти было некуда. И не было способа уйти отсюда.
— Мне хотелось бы остаться, — сказал себе Саттон. — Здесь хорошо.
— Джонни, — позвал он. — Что мы с тобой теперь собираемся делать?
Он почувствовал в своем разуме какое-то движение. Что-то напоминающее виляние хвостом старого пса. Какой-то уют, наподобие тех одеял и пеленок, в которые закутан ребенок в своей колыбельке.
— Все в порядке, Аш, — ответил Джонни. — Я пришел, когда ты появился на свет, и останусь до тех пор, пока ты не умрешь.
— А затем?
— Когда я не буду тебе нужен, я пойду куда-либо еще. Никто не является одиноким.
— Никто не является одиноким, — повторил Саттон и произнес это как молитву.
И он не был одиноким.
Кто-то шел рядом с ним, и откуда это появилось и как долго находилось здесь, этого Саттон не знал.
— Очень приятная прогулка, — сказал человек. Лицо его было неразличимо во тьме. — Вы часто так прогуливаетесь?
— Почти каждый вечер, — ответил Саттон, и его мозг сказал ему: “Спокойно, спокойно”.
— Здесь очень тихо, — продолжал человек. — Тихо, спокойно и одиноко. Это очень помогает думать. Можно очень многое обдумывать, прогуливаясь здесь вечером.
Саттон не ответил.
Они медленно шли рядом, и, несмотря на то, что Саттон старался быть спокойным, его тело напряглось.
— Вы очень много думаете, Саттон, — обратился к нему человек, — целых десять лет вы размышляли.
— Вы знаете это? — спросил Саттон. — Вы следите за мной?
— Мы следили, — спокойно ответил человек, — и следили наши приборы. Мы все записали на пленку. Мы многое знаем о вас. Гораздо больше, чем знали десять лет назад.
— Десять лет назад, — напомнил Саттон, — вы послали двух человек, чтобы подкупить меня.
— Я помню, ответил человек. — Мы не знаем, что с ними случилось.
— Все очень просто, — усмехнулся Саттон, — я убил их.
— Они сделали вам предложение, — голос незнакомца был по-прежнему невозмутим.
— Я знаю. Они предложили мне планету.
— Я знал уже в то время, что это ни к чему не приведет, я говорил Тревору, что это не сработает.
— Полагаю, у вас сейчас есть другое предложение, — поинтересовался Саттон. — Насколько повысилась цена?
— Не совсем так, — ответил человек. — Нам пришло в голову, что не следует торопиться. Мы дадим вам возможность назначить свою цену.
— Я подумаю об этом, но не уверен, что смогу назвать цену.