— У меня приказ на ваш арест, Мать. Пожалуйста, следуйте за нами.
Малышки в углу разразились взволнованными, недоверчивыми возгласами. Девушка в униформе успокоила их одним взглядом.
— Оденьте Мать и приготовьте ее к поездке, — скомандовала она,
Малышки нерешительно вышли из своего угла, направляя в сторону пришедших нервные примирительные улыбки. Вторая резко, хотя и не зло, сказала им:
— Идите же, поторапливайтесь!
Меня уже почти запеленали в розовые одежды, когда в комнату вошла доктор. Она нахмурилась при виде тех двух в униформе.
— Что здесь такое? Что вы здесь делаете? — спросила она.
Главная из них объяснила.
— Арестовать?! — воскликнула доктор. — Арестовать Мать! В жизни не слышала такого вздора! В чем обвинение?
Девушка в униформе, слегка смутившись, ответила:
— Она обвиняется в Реакционизме.
Тут доктор просто уставилась на нее.
— Мать — реакционистка! Что ваши люди придумают следующим? А ну, убирайтесь-ка обе.
Молодая женщина запротестовала.
— У нас приказ, доктор.
— Вздор. На это нет права. Слышали вы когда-нибудь, чтобы арестовывали Мать?
— Нет, доктор.
— Не хотите же вы устроить такой прецедент сейчас. Идите же.
Девушка в униформе, расстроенная, заколебалась, но тут ей в голову пришла идея.
— Если бы вы дали мне подписанный вами отказ сдать Мать…? — предложила она с надеждой.
Когда обе отбыли, вполне удовлетворенные своим листком бумаги, доктор мрачно посмотрела на малышек.
— Не можете удержаться и не насплетничать, а, слуги? Все, что вам случается услышать, проходит через вас, как огонь по кукурузному полю, и сеет неприятности повсюду. Ну так вот, если я услышу хоть что-нибудь, я буду знать, откуда ветер дует. — Она повернулась ко мне: — А вы, Мать Орчис, на будущее ограничьте свой лексикон до “да” и “нет” в присутствии этих болтливых маленьких вредителей. Вскоре я вас вновь увижу. Нам хотелось бы задать вам несколько вопросов, — добавила она и вышла, оставив за собой подавленную прилежную тишину.
Она вернулась, как только был увезен мой поднос, на котором был до этого мой достойный Гаргантюа завтрак, и вернулась не одна Четыре сопровождающие ее женщины выглядели так же нормально, как и она, а за ними следовало несколько малышек, волочивших стулья, которые они и расставили около моего ложа. Когда они удалились, пять женщин, все в белых спецовках, сели и уставились на меня как на диковинку. Одна казалась где-то около того же возраста, что и доктор, две — около 50 лет, а одна — под 60 или больше.
— Ну, Мать Орчис, — сказала доктор таким тоном, будто открывала собрание. — Теперь нам ясно, что здесь имело место что-то в высшей степени необычное. И, естественно, мы заинтересованы выяснить только — что, и, если возможно, почему. Тебе не надо беспокоиться об этих полицейских сегодня утром, с их стороны было неуместно вообще приходить сюда. Это просто расследование — научное расследование — чтобы установить, что же произошло.
— Я хочу этого не меньше вашего, — был мой ответ.
Я посмотрела на них, на комнату вокруг меня и под конец на распростертые внизу массивные формы. — Я сознаю, что все это должно быть галлюцинациями, но что больше всего меня беспокоит, это то, что я всегда считала, что в любой галлюцинации должно недоставать по крайней мере одного измерения — должна отсутствовать реальность каких-нибудь ощущений. Но это не так. Все мои чувства в порядке, и я могу их использовать. Все вещественно: я заключена в плоть, которая на ощупь слишком, слишком материальна. Единственный поразительный недостаток, который я до сих пор наблюдала — это причина, даже чисто символическая причина.
Четверо других женщин уставились на меня в изумлении. Доктор взглянула на них с видом: ну теперь-то вы мне поверите. Потом снова повернулась ко мне.
— Мы начнем с нескольких вопросов, — сказала она.
— Прежде, чем вы начнете, — вставила я, — мне надо кое-что добавить к тому, что я сообщила вам прошлым вечером. Я снова его вспомнила.
— Наверное, удар при падении, — предположила она, взглянув на пластырь. — Что ты пыталась сделать?
Я проигнорировала вопрос.
— Я думаю, мне лучше рассказать вам остальное — что могло бы, по крайней мере, немного помочь.
— Что же, — согласилась она, — ты рассказала мне, что была замужем, но твой муж вскоре после свадьбы погиб, — она бросила взгляд на других, на их лицах было написано непроницаемое равнодушие. — После этого шла та часть, которой недоставало, — добавила доктор.
— Да, — сказала я, — мой муж был летчиком-испытателем. И то, что произошло с ним, случилось после свадьбы через 6 месяцев — всего за месяц до того, как истекал срок его контракта. После его гибели тетя увезла меня на несколько недель. Не думаю, что я когда-нибудь… вообще, что-то смогу вспомнить из того времени. Я… я… вообще тогда ничего не в состоянии была воспринимать.
Но помню, как однажды, проснувшись утром, я ясно себе представила, что так жить больше нельзя. Я осознавала, что мне необходимо чем-то занять себя, скорее всего работой. Доктор Хеллиэр, заведовавший больницей во Врейгестуле, где я работала до свадьбы, сообщил, что рад был бы снова меня там увидеть. Так что я вернулась и усердно работала, чтобы не оставалось много времени на размышления. Это было где-то восемь месяцев назад.
Однажды доктор Хеллиэр рассказал о медикаменте, который удалось синтезировать его другу. Не думаю, чтобы он в действительности просил найти добровольцев для проведения опыта, но из того, что он сказал, выходило, что медикамент обладает необычными и эффективными свойствами. Я предложила себя для испытаний. Мне было все равно, случится со мной что-нибудь или нет, так как меня ничто ни с кем не связывало.
Та доктор, что говорила со мной, прервала меня вопросом:
— Что это был за медикамент?
— Он называется чайнжуатин, — ответила я. — Вы его знаете?
— Да, я слышала название. Что же это такое?
— Наркотик, — ответила я. — В естественном виде он содержится в листьях дерева, растущего главным образом на юге Венесуэлы. Его открыло одно из индейских племен, обитающих там, как, в свою очередь, другие открыли хинин. И почти так же они его используют в оргиях. Некоторые жуют эти листья, впадая в транс, подобно зомби, от одной порции в 6 унций. Состояние транса длится 3–4 дня, в течение которых принявшие наркотик совершенно беспомощны, как дети, и не в состоянии ничего делать, поэтому присматривать за ними и охранять их поручают другим членам племени.
По повериям этого племени, охранять впавших в транс необходимо, так как чайнжуатин высвобождает душу из тела, давая ей свободно блуждать повсюду в пространстве и времени, и самой важной работой охраняющего является присмотр затем, чтобы никакая другая блуждающая душа не проскользнула в тело, пока истинный владелец в отлучке. Когда испытавшие транс приходят в себя, то утверждают, что пережили что-то волшебно-мистическое. Никаких неблагоприятных для здоровья эффектов чайнжуатин, кажется, не оказывает и не становится болезненно необходимым раз принявшему его как наркотик.
О своих же мистических переживаниях принявшие чайнжуатин рассказывают, что они очень сильны и хорошо запоминаются.
Друг доктора Хеллиэра испытывал синтезированный чайнжуатин на лабораторных животных, отрабатывая толерантную дозу или что-то в этом роде, но он не мог узнать, насколько достоверны рассказы о мистических переживаниях. Безусловно, они были результатом воздействия наркотика на нервную систему, но какое же состояние он вызывал: экстаз, страх, трепет, ужас или еще что-то из десятка других состояний. Без “подопытного кролика”, обладающего мозгом как человеческий, узнать что-либо было невозможно.
Так вот на что я себя предложила.
Я, замолчав, посмотрела на серьезные, озадаченные лица, обращенные ко мне и на море розового сатина подо мной.
— А на самом деле, — добавила я, — как оказалось, эти наркотические переживания были каким-то сочетанием абсурда, непостижимости а гротеска.
Но их, этих женщин, не так-то легко было сбить с толку, слишком уж они были добросовестны. Им надо были разоблачать ненормальность во что бы то ни стало.