Накопление фактов, идущее в быстрой, горячей последовательности, как пламя костра из сухостоя, перебрасывалось из простой их записи — к более сложным действиям, где ведущее место захватывало себе творческое мышление, — к аналогии, сопоставлению, сравнению, первому, еще робкому выводу, к подтверждению робкого вывода — уже твердому выводу, а из него — к поискам обобщения и к самому обобщению, уже относящемуся к теме моей книги, к образу Мысливечка: насколько грамотно и чаще других он упоминал об источниках, с кем, когда и в каком театре, в каком городе он ставил свои оперы, сколько времени тратилось тогда на переезд из одного города в другой; какой сезон был наиболее чреват спектаклями, на какие праздники (число, месяц и где) приходились фиера (ярмарка, связанная с именем святого данного города, — например, Антония Падуанского в Падуе) и карнавал — венецианский, римский… И вместе с накоплением и ростом научного инструментария мысли, умения сравнить, сопоставить, открыть, обобщить — нарастало и вдохновенное знание пусть только лишь клочка действительности, но настоящего клочка настоящей действительности, без которого немыслима позднейшая лейка цельного, живого образа исторического человека… А все из бумажных клочков, казалось бы уже отслуживших свою практическую жизнь на земле. Пусть — одна деталь, но деталь, ведущая к другим деталям и в конечном счете — к обобщению. Вот наше мушиное крыло или волосок лягушечьего нерва, уважаемые товарищи ученые!
Я работала в храмоподобном помещении библиотеки с огромным увлеченьем — и заражала им уже близкую и дорогую мне библиотекаршу, синьору Ритту Казаграпде. Наклонив свою красивую итальянскую головку, она с интересом разглядывала мои записи. Она мне рассказывала но время пауз, что такое «собрание Роланди», как пополнялись покупками сокровища больших библиотек и сколько неожиданностей приносили иногда эти покупки, если продавали их невежественные наследники после смерти коллекционера. Бывали настоящие открытия… Разве не роман, что дивная оратория Мысливечка («Абрамо и Исаако») долго приписывалась Моцарту, хотя сам Моцарт называл ее чудным творением Мысливечка, восхищавшим слушателей… и только во Флоренции открыта подлинная рукопись, восстановившая настоящего автора. Мы с Риттой Казагранде беседовали по-французски. Общность захватывающего нас интереса как-то стирала разницу языков, национальностей, общественных структур наших отечеств, где мы обе жили, — и казалось вдруг, что это не утопия — коммунизм будущего, когда люди заговорят на языке, понятном для всех племен и народов на земле…