Единственный фонарь, прикрепленный над входом в кинотеатр, тускло освещал пыльную площадь. Рябого не было видно. Балдан осторожно подошел к двери черного хода, дождался окончания сеанса и с толпой зрителей, которые оживленно делились впечатлениями, вышел на площадь и с удовольствием закурил. Под самым фонарем стоял банщик, будто и вовсе никуда не уходил. «Китаец приходил к началу сеанса. Потом ушел. В зале его не было. А к концу опять появился... Очень хорошо. Надо было лучше караулить, гражданин китаец!» — весело подумал Балдан и зашагал домой.
4
По приезде в монастырь Балдан поспешил представиться хамба-ламе Содову. Войдя в его опочивальню, он застал настоятеля величественно восседавшим на горке мягких подушек. Его пухлые пальцы мерным, заученным движением перебирали черные сандаловые четки с изящной коралловой головкой удивительного красного цвета. Не переставая перебирать четки, хамба-лама чуть повернул голову в сторону вошедшего и легким поклоном, исполненным достоинства, поприветствовал Балдана.
— Я уже получил уведомление от почтенного хубилгана, в коем он извещает меня о вашем прибытии. Прошу вас, подойдите ближе и садитесь поудобней. Выражаю огромную радость по поводу вашего благополучного к нам приезда. Отдохните с дороги, снимите с себя усталость, а потом и приступайте к осуществлению священной цели, стоящей перед вами. Мы с честью будем выполнять приказы и поручения высокочтимого посланника великой Страны восходящего солнца. — Хамба-лама говорил глуховатым голосом, сохраняя достоинство и прямо глядя в глаза собеседнику. Он не лебезил и не заискивал перед Балданом, как это делали другие.
Не выпуская из руки четок, настоятель другой рукой поставил на специальный коврик перед Балданом два небольших дешевых кубка и кувшинчик с китайским вином. Налив кубки до половины и пригубив вина, он кивком головы предложил Бал-дану сделать то же самое и с деловым видом продолжал начатый разговор:
- Прошу не церемониться, дорогой Балдан. Чувствуйте себя свободней... Тяжелые сейчас времена, скажу вам откровенно. Не то, что другим людям, но и себе верить нельзя стало. Будьте очень осторожны и осмотрительны. Здесь, в монастыре, есть соглядатаи и шептуны. Помните об этом. Но всего более опасаться следует партийцев. Эти похуже чертей будут. Для нас, для нашего дела они чрезвычайно опасны.
- Тем не менее мы должны резко активизировать работу. Меня, как вы понимаете, послали сюда не на отдых от мирской суеты и не затем, чтобы проверять желудки у ваших лам. Поэтому я считаю своим долгом приступить к делу незамедлительно. Сегодня же вечером и начну... А для начала хочу познакомиться с тем, что вы уже успели сделать, — твердо сказал Балдан, не отрывая настойчивого взгляда от глаз настоятеля.
Хамба-лама в знак согласия сделал церемонный кивок, с достоинством опустив на грудь большую, остриженную наголо голову и зажмурив глаза.
— Вы правильно изволите говорить. Я тоже считаю, что мы недостаточно активно действуем, но некоторые успехи у нас, безусловно, есть. Об этом вам, наверное, хубилган уже докладывал. Поэтому я зачитаю вам один документ, содержание которого мы усиленно распространяем во всех аймаках (1) и люди нам верят, особенно набожные старики. Многие вообще склоняются на нашу сторону. Вот, послушайте, — и настоятель достал из-под подушки вчетверо сложенный толстый лист бумаги, неторопливым движением холеных рук развернул его и начал читать: — Первое, — произнес он и остановился, взглянув на Балдана, который, ночти не мигая, смотрел на хамба-ламу, мысленно восхищаясь его умением с достоинством держаться в присутствии «высокого гостя» и оценивая его приятные манеры. Плавная речь, глуховатый низкий голос, его жесты, не лишенные изящества, умение выслушать собеседника и заговорить с ним в форме доверительной задушевной беседы без кажущейся навязчивости, безусловно, очень располагали к себе людей.
— Первое, — еще раз произнес хамба и начал читать текст речитативом: — Народно-революционная власть — власть не прочная, никогда не сможет утвердиться она на нашей древней земле, ибо она является противной учению победившего и все миновавшего Будды. Поэтому всякий, кто признает новую власть, а также его родственники до третьего колена впадут в тяжкий грех перед всевышним и в своем перерождении, будучи не в состоянии его искупить, обречены будут на страшные муки.