Но нашлись среди однохотонцев и смелые люди. Кто-то из молодых мужчин, накинувшись па ламу с кулаками, кричал:
— Это ваша религия отравила разум людей! Из-за вас умирает Доной! Перед смертью ему, видно, открылась правда, вот оп И проклинал вас. Погодите, желтохалатники скоро объявим вам войну, тогда узнаете!
Слова эти дошли и до ушей настоятеля Содова. Сначала он не принял их близко к сердцу, но со временем они глубоко запали в душу, часто стало щемить сердце, особенпо по почам, когда он оставался наедине с собой. Вдруг появлялось предчувствие беды, и это наваждение он никогда не мог прогнать до конца, как ни старался. Вернуть спокойствие и былую уверенность в себе не помогали и молитвы. «Все из-за Доноя. Надо немедленно убрать эту балалайку, — лопался от злости Содов, — он может все разболтать!»
Однажды Балдан сочувственно заметил ему, что хамба нехорошо выглядит и что он, вероятно, не совсем здоров.
- Неможется мне, вы, надеюсь, представляете отчего? Все из-за старой погремушки Доноя. Несет всякий вздор. Слыхали небось, что говорят про нас эти красные оборванцы? Выживший из ума старый идиот и умереть-то по-человечески не может. Его никак нельзя оставлять... Балдан, вы слышите? — Хамба повысил голос. — Нужно задушить этого старика!
- Успокойтесь, любезный хамба-лама! Следует ли так казнить себя из-за какого-то нелепого бреда сивой кобылы? Не будем спешить. Доной и так не сегодня-завтра уйдет в страну спокойствия. Стоит ли пачкать руки? Я вот что предлагаю: давайте к Доною подошлем своего человека, может, араты врут, что он про вас дурное говорил. А если это так, можно будет заставить его пораньше навеки затаить дыхание.
- Кого же послать, дорогой Балдан?
- Гомпила. Больше некого. Про всех остальных кругом знают, что они из монастыря, а с вашим братом ламами некоторые араты теперь стараются держать ухо востро. Гомпил не болтун, не пустомеля. Вообще, я сейчас Гомпплу, как никому другому, доверяю. II не было случая, чтобы я в нем усомнился или ошибся.
- Делайте, как знаете, — безучастным голосом ответил Содов. — Рохля ваш Гомпил.
- Не беспокойтесь, достойный отец. Это он только с виду рохля, а внутри имеет крепкий стержень. За это я и ценю его.
- Ну, раз благословенный посланник Японии желает послать непременно Гомпила. то и пошлем его.
На этом и порешили.
*Желтый цвет — цвет лакских дэли.
Когда Гомпил пришел к Доною, то не сразу узнал его, так сильно изменился за эти дни старик. Щеки запали, нос заострился, вокруг глаз сипие круги. В чем только душа теплилась? Гомпил присел па низкий табурет возле постели больного.
- Чей ты будешь, сынок? — еле слышно пролепетал Доной.— Где-то я тебя видел, не припомню.
- Конечно, видели, дедушка. Я из монастыря. Меня послал Балдан, он спрашивает, как ваше здоровье.
- Спасибо, сынок. А я думал, все меня покинули, — на глаза старика навернулись слезы. — Хороший человек этот Балдан, да только не по той дорожке идет... Эх, бедняга, что с ним потом будет?
Он вытащил худую, почти прозрачную руку из-под одеяла и слегка дотронулся до руки Гомпила.
— Но все же Балдан не потерял человеческие чувства. Он меня не забыл. — Доной попробовал растянуть сухие губы в улыбке.
Гомпил наклонился к старику, с сыновней почтительностью погладил его жилистую, немощную руку.
— Дедушка, Балдан беспокоится о вас. Лекарство вам прислал от жара. — И он вытащил из-за пазухи порошки, завязанные узлом в носовой платок.
Доной при нем выпил один порошок, а остальные спрятал под подушку.
— Заночуй у нас. сыночек, одни мы с Доноем остались на старости лет, — слезно просила старуха — жена больного, неотступно стоявшая у его изголовья и накладывавшая ему иа лоб смоченную в холодном верблюясьем молоке тряпку.
Гомпил стреножил привязанного возле юрты коня, пустил его в поле и вернулся на свое место. Старик лежал с закрытыми глазами, и ровное дыхание говорило об облегчении, наступившем после принятия лекарства.
- Слава бурхану! Бедняга столько дней метался в жару, бредил, как ребенок. Спасибо тебе, сынок, за лекарство. Сам знаешь, что здешние люди за помощью бегут к ламам. А у них от всех болезней всегда одни и те же травы, которые не имеют никакой силы. Врачей у нас и в помине нет. А если бы и завелся какой-никакой врачишка, так те же ламы мигом бы его со свету сжили. — Старуха повозилась у печки, что-то достала из сундука, из шкафчика, расставила на столе и позвала Гомпила кушать.
- Ешь, ешь, сынок, не стесняйся. Мы всегда рады доброму человеку. Смотри, как старый спит. Бедолага... Видать, лекарство больно хорошее, а то ведь сколько ночей пе спавши... — приговаривала она, подкладывая Гомпилу куски пояшрнее и подливая горячий чай с молоком.
Доной проспал почти до утра. Обильно пропотев ночью, он почувствовал значительное облегчение, попросил чаю и пиалушку бульона. Заметно повеселев, позвал Гомпила:
— Сынок, ты уже не спишь? А дед-то ничего, а?
- Вы обязательно выздоровеете, дедушка. Сейчас еще один порошок выпейте, а после обеда - другой. И все будет хорошо.
- С твоей легкой руки, сынок, может, бурхан даст, поправлюсь. Ты у нас чувствуй себя как дома. Балдан-то не собирается пока уезжать?
- Да пока не собирается, но если вам что-нибудь нужно передать Балдану, вы скажите мне, дедушка, я ему передам все в точности.
- Мне бы очень хотелось самому с ним встретиться. Жаль мне его, очень жаль. Сердце у него доброе, к людям жалостливое. И зачем он связался с этими...
— Не бойтесь, доверьтесь мне. Я его верный друг.
— Ну-ка, старая, налей мне еще пиалушечку бараньего бульона, авось па поправку пойду, — бодрился Доной.
Старик рассказал Гоипилу много интересного о жизни монастыря, о ламах и всякого другого, о чем Гомпил никогда не слышал.
— Все в этом мире имеет свой срок. А если срок вышел, то и делу копец. Всю жизнь, насколько себя помню, жила в моей душе большая вера в бурхана, в лам. А на старости лет вера моя пошатнулась, сынок. Здорово пошатнулась. Видать, конец... — Доной тяжело вздохнул и прикрыл глаза. — Мне бы Балдана повидать, убедить бы его бросить поганых японцев и забыть этого хамбу. Подними-ка меня повыше, сынок, — попросил он и продолжал: — Зачем такому славному парню заниматься грязными делами? Сам он монгол, а служит японцам. Знаю я их, выжмут из него все, что надо, а потом за ненадобностью сами же и прикончат... Ламы наши тоже не лучше будут... И сам ты, сынок, подумай хорошенько, что ждет тебя завтра? Послушай меня, старика, я вам добра желаю. Обо мне что говорить? Я свою жизнь прожил. И только теперь понял свою ошибку. Господи, прости мне мой грех тяжкий, иссушивший мне душу!