— Спасибо за добрые слова. Но знаете, почему вы меня не арестовываете? Совсем не поэтому. Просто у вас нет прямых улик против меня! А нет их потому, что их не может быть! И никогда вы их не найдете, так как я не совершал этого преступления. И этот факт, кстати, вы тоже можете хорошо использовать для дальнейшего следствия. Одним подозреваемым меньше! Более того, вы можете рассчитывать на мою помощь. В свободное время, разумеется. И я сделаю все для того, чтобы напасть на след негодяя, который так усердно пытался впутать меня в эту грязную историю. Меня и моего отца!
— Не думаю, что вы могли бы оказать нам серьезную помощь. Время сыщиков-любителей прошло.
— Понимаю. Ныне даже хорошо подготовленный специалист, не говоря уже о любителе-дилетанте, не может состязаться с мощным, оснащенным современной техникой аппаратом сыска. Однако не забывайте, что, с точки зрения сторонников высшего образования, Фарадей и Эдисон были тоже всего лишь любителями-дилетантами.
Геленчер согласился с его доводом.
— Что ж, если вы тоже подумаете над этим делом, мы будем вам весьма признательны. Только сообщите и нам о результатах своих размышлений. А чтобы облегчить задачу, я скажу вам несколько вопросов, на которые мы сами пока еще тщетно ищем ответ. Во-первых, кто имел доступ к вашей одежде? Второе: кто мог взять — даже на самое короткое время — ботинки вашего отца? И третье: кто мог стрелять из его охотничьего ружья? Ну и наконец: кто же все-таки убил вашего дядю?
— Думаю, что, помимо меня и моего отца, вы уже проверили и всех остальных членов семьи. Не так ли?
— Да, всех членов. Но вы, кажется, имеете в виду еще кого-то?
— Нет. Только ведь в семье могут быть и такие члены, о существовании которых мало кто знает. У моего отца, например, был дядя, который сам умер в 38-м году, но у него были жена и дочка. Во время войны их угнали в какой-то концентрационный лагерь в Германии. Как мне известно, они погибли в Освенциме. Но они могли и уцелеть. И с тех пор у моей этой двоюродной или троюродной, как ее там, сестры могли быть уже взрослые дети. Повторяю, если она уцелела, конечно. Кроме того, и у моего убитого дяди могли быть внебрачные дети. В этом городе. Или где-то в другом месте…
— Как, есть еще и такие дети? — переспросил Геленчер удивленно.
— Я не знаю наверное, но они могут быть. И если есть, то ведь и они тоже являются наследниками. Вот вам еще одна возможность…
Геленчер задумался.
Зеленка трижды просмотрел протокол осмотра места преступления с приложенными к нему фотографиями. Еще раз перелистал докладные записки и отчеты сотрудников. Бросив взгляд на стол, на пакеты с уликовыми материалами — в запечатанных флаконах, пробирках и в целлофановых мешочках, Зеленка задумался, пытаясь представить себе последние часы жизни Леринца Колечанского.
Итак, накануне происшествия Леринц Колечанский все приготовил к предстоящей рыбалке. Где-то наловил пиявок, накопал червей. После обеда прилег поспать, затем долго варил кукурузу на приманку. Только вечером, уже после ужина, сел к столу, чтобы приладить на удочку новый сверкающий на солнце поплавок. Когда Кедкешне принесла ему кофе, он уже сидел у стола и был занят поплавком.
Это был последний раз, когда его видели в живых. Исключая, естественно, убийцу, который мог наблюдать за ним снаружи из сада, через тонкую занавеску. Но занавеска не повреждена — значит, преступник в окно не стрелял и в комнату ничего не вбрасывал? Это тоже факт, констатировал Зеленка и снова задумался. Затем, взглянув на фотографии, он разложил перед собой те из предметов, что были найдены на столе убитого в утро, когда осматривали место преступления: уцелевшее дно хрустального стакана, напильник, почти готовый поплавок и кусок бальзового дерева, над которым покойный работал перед смертью, раскрытый складной нож и высыпанные из пробирки на лист бумаги мелкие осколки стекла и хрусталя.
Солнечный луч падал прямо на стол, и осколки хрусталя всякий раз, как только следователь даже слегка дотрагивался до листа бумаги, вспыхивали яркими огоньками.
«А они действительно здорово сверкают на солнце!» — отметил он про себя. Он попытался реконструировать последние минуты жизни убитого. При первичном осмотре стола на нем не было обнаружено ни опилок, ни стружек. Значит, углубление в поплавке, куда Леринц Колечанский собирался поместить хрусталик, он высверлил раньше, в своей «мастерской». Там у него имелись все необходимые для этого инструменты. А то, что произошло потом, было просто взрывом. Но взрывом чего?
Нет, не продвинулся он в разгадке этого загадочного явления ни на шаг вперед. Или, может быть, все-таки?..
И вдруг в голове Зеленки мелькнула неожиданная мысль. Он достал протокол патологоанатомического вскрытия. Быстро пробежал страницу, вторую и здесь, как он и предполагал, нашел нужную фразу: «На большом и указательном пальцах левой руки множественные ранения. Ткани на концах пальцев совершенно размозжены». Еще раз просмотрел фотографии. Концы двух пальцев руки действительно были измочалены в лохмотья. Что это? Может быть, Колечанский поднял руку в момент взрыва? Или стеклянный шарик взорвался у него прямо в руке? Ну конечно! Так оно и есть! В руке…
Члены семьи Яноша Колечанского обычно возвращались с работы почти одновременно — около пяти-шести вечера. Но после допроса сын и отец вернулись домой раньше других.
— Поговорить хотел бы с тобой, — сказал Колечанский-младший, встречая отца у порога.
— Пока мы одни?
— Да. Придут остальные — помешают…
— Знаешь что? Пойдем лучше на нашу с матерью половину, — пригласил Колечанский сына к себе. Здесь они сели к письменному столу.
— Скажи, тебя сегодня тоже допрашивали? — поинтересовался сын.
— Да. Майор Геленчер.
— А ты и не сказал мне, что с тобой уже беседовал капитан Зеленка! Почему ты не позвонил мне сразу же после допроса у майора Геленчера? — спросил с упреком Колечанский-младший.
— Послушай, сынок. Не сказал я тебе ничего, потому что знал: и без моей помощи ты сумеешь защитить себя, какие бы отягчающие улики тебе ни предъявили. Ну и еще потому, чтобы у следователя не родилось подозрения, будто мы с тобой за его спиной сговариваемся.
— Понятно. Может, ты и прав, так лучше.
— Между прочим, у Геленчера есть довольно веские улики. Думаю, что он и тебе тоже говорил о них.
— Угадал.
— Иначе он и не стал бы нас с тобой допрашивать. Ведь я же практически ничего не знаю, что там случилось с моим братом, а твоим дядей. Знаю только то, что услышал от самого майора Геленчера. А он, видишь ли, считает, что у меня могли быть какие-то мотивы для совершения этого преступления. Ведь теперь я тоже один из наследников!
Колечанский-младший молчал. Он не хотел говорить о том, в чем не был уверен.
— Ну а потом… — начал Колечанский-старший, но тут же оборвал фразу, потому что в комнату вошла жена. Эстер поздоровалась, поцеловав сначала мужа, потом сына.
— О чем это у вас тут секретное совещание? — спросила она.
— Я тебе потом расскажу.
— Мы расскажем, — поправил отца сын.
Колечанская понимающе улыбнулась им.
— Ладно, тогда я пойду ужин готовить.
И удалилась на кухню.
— Между прочим, мама еще ни о чем не знает. Не хотелось ее понапрасну тревожить, — сказал Колечанский-старший.
— Пока не стоит. Ну так что же было потом? — напомнил сын о прерванной фразе.
— Потом… Кто-то, сказал мне следователь, стрелял в Леринца из моего ружья.
— Это точно?!
— Точно. Сам убедился. Видел пулю и гильзы. Внимательно изучил фотографии, сделанные с них. Эксперты произвели несколько пробных выстрелов. Ну и еще: оказалось, что в саду нашли след от моего ботинка.
— Это я уже знаю.
— И последнее. Геленчер спросил, ходил ли я на днях где-нибудь по болотистой почве…
— Так ведь это когда мы были в лесу «Большое болото».