Едва Мануэль включил телевизор, как в гостиную вошла Грегория.
— Что еще говорила Альфонса?
— Ничего. У нее был очень радостный голос.
— Почему?
— Как почему?.. У нее ведь медовый месяц. По-твоему, этого мало?
В ту ночь Мануэль против своего обыкновения лег в постель раньше обычного.
— С тех пор, как ты стал тестем, ты всегда будешь ложиться в двенадцать часов?
— Я устал. И не сидеть же мне перед потухшим телевизором.
— Надо надеяться, когда Франко умрет, передачи по телевизору будут кончаться позже.
— Не думаю.
— Что станут кончаться позже?
— Нет, что Франко так скоро умрет. Он всегда отличался нерасторопностью.
Грегория легла в постель чуть позже Мануэля, предварительно погасив свет.
В половине первого, несмотря на усталость, Плиний все еще не спал. Он лежал неподвижно, боясь потревожить жену, но сна как не бывало. Жена по его дыханию догадалась, что он не спит.
— Ты не спишь?
— Нет.
— Наверное, все думаешь о дочери.
— Не делай из этого трагедии. Я не сплю, потому что привык ложиться гораздо позже.
— Почему ты решил, что я делаю трагедию?
— Потому что все вы, женщины, так устроены, — ответил Мануэль, беспокойно переворачиваясь с одного бока на другой.
— Пойди покури, может, успокоишься.
— Да, пожалуй, я действительно пойду к себе в комнату и выкурю сигаретку-другую.
Он проворно вскочил с постели, достал сигареты из кармана мундира, который набросил на себя прямо поверх пижамы, прошел к себе в кабинет и стал прохаживаться по нему, зажав сигарету в зубах и заложив руки за спину.
Мануэль нервничал из-за того, что дочери не было дома, и оттого, что вот уже битый час он не мог найти себе места. В него словно вселился бес. Хотя по природе своей он был человеком сдержанным, даже невозмутимым, его вдруг охватило неудержимое беспокойство, которого он никак не мог унять. Вот почему, проделав множество шагов по комнате и выкурив две сигареты, Мануэль наконец принял решение. Он надел поверх пижамы старый темно-коричневый вельветовый костюм, в котором год назад выезжал за город и который висел в шкафу коридора, и, водрузив на голову выцветший берет, сунул в карман пачку сигарет и взял из среднего ящика письменного стола автоматический пистолет, хранившийся там на всякий случай. Затем тихонько открыл парадную дверь, выглянул наружу и посмотрел по сторонам. Никого не было. Он бесшумно запер за собой дверь и зашагал по безлюдной улице, плотно прижимаясь к стене и посмеиваясь над своим бегством и одеянием.
Было уже около часа ночи. В небе ярко сверкали звезды. Откуда-то издалека временами доносился печальный лай собаки. Плиний не стал переходить площадь, а пересек улицу Меркадо, вышел к улице Кампо и направился в сторону улицы Клаудио Коэльо. Дойдя до улицы Сервера, он замедлил шаги, приблизился к винному заводику Пабло Касаса и остановился у того самого «люка», в который провалился дон Антонио. Ему хотелось проверить, как выглядит этот «люк» без электрического освещения. Даже если предположить, что в ту ночь луна светила еще ярче, чем теперь, надо было очень внимательно смотреть под ноги, чтобы увидеть, закрыт «люк» решеткой или нет. Если же доктор шел, занятый своими мыслями, то вполне мог провалиться в него. Плиний несколько раз прошелся по злополучному «люку». Потом попробовал приподнять решетку руками, и она легко поддалась. В отличие от всех остальных она не была закреплена цепью. Плиний опустил решетку на место, и она заняла почти весь тротуар в ширину... Не будь разбита лампочка, дон Антонио сразу заметил бы, что решетка открыта. Горевшая лампочка, пусть даже маленькая, но висевшая достаточно высоко, хорошо освещала все три «люка». Если учесть, что окна и балконы соседних домов находились далеко от завода, то в лампочку можно было швырять камнями безнаказанно, не опасаясь, что кто-нибудь заметит.
Не зная, что ему делать дальше и зачем он ушел из дома, Мануэль уселся на каменный бордюр тротуара и закурил, прикрывая ладонью огонек, вспыхивавший всякий раз, когда он затягивался сигаретой.
Докурив, он затоптал окурок и пошел вниз по улице к дому Сары, учительницы. На пустынной улице царила полная тишина, дома были наглухо закрыты. Только из-за ставней окна учительницы пробивалась узенькая полоска света. Вероятно, это была спальня девушки, которая либо читала, либо переживала свое горе, перебирая письма и предаваясь воспоминаниям. А может быть, разговаривала с кем-нибудь из родных. Мануэль приник ухом к окну. Никаких звуков... В шестидесяти метрах от дома Сары, на противоположной стороне улицы, находился дом Доминго Паскуаля. Сквозь щели балконной двери, закрытой ставнями, тоже сочился свет. Без сомнения, комната эта принадлежала его сестре, страдавшей бессонницей почти до самого утра. Мануэль свернул за угол на улицу Клаудио Коэльо и окинул взглядом дом Гомеса Гарсиа. Дом был наглухо закрыт и погружен в темноту.