— Мадам Комбрэ, фамилия Делакур вам что-нибудь говорит? И еще Дансель?
— Конечно. Люди с этой фамилией владели в Алжире, близ Мостаганема, одним из самых больших сельскохозяйственных угодий.
— Вы их лично знали?
— И да, и нет.
— Как это понимать?
— Мой брат долгое время работал на них.
— Сельскохозяйственным рабочим?
— Нет, управляющим. Сельхозрабочие в Алжире были чернома… одни арабы.
— Вам неизвестно, что стало с Делакурами после того, как Алжир получил независимость?
— Нет. Думаю, что их репатриировали, как всех нас. То есть, я хочу сказать, что во Франции они небось вернули себе примерно то, что имели там.
Бакконье отстукивал показания одним пальцем каждой руки, и стук клавиш пугал ее — эта черная машина казалась страшной, потому что навсегда затверждала ее слова.
— А какие отношения с Делакурами были у вашего сына?
— Да никаких! Разве что в последний год, в каникулы, он как-то на целый месяц ездил к дяде. Да-да, именно, целый месяц провел в доме у дяди, на территории имения. Вернулся — писаный красавец, мой малыш, загар и все прочее! Ужасно рад был, что побывал на уборке винограда. Там-то, наверное, он точно мог общаться с Делакурами. Знаете, черноногие известны своей открытостью, гостеприимством, нос не задирали, хотя эти Делакуры и были птицами высокого полета, владели несметным числом гектаров, вы меня понимаете. Они вполне могли полюбопытствовать, кто такой Жюльен, этот белый красивый мальчик, который собирает виноград вместе с рабочими-алжирцами. Могли переброситься с ним парой слов. Но не больше!
— У Делакуров была племянница — примерно ровесница вашего сына, не так ли?
— Вполне возможно… Точно сказать не могу. Давно это все было! А вот мой брат мог бы вам что-нибудь сообщить, потому как должен хорошо помнить те времена.
— Где живет ваш брат?
— Недалеко от Монтелимара. Профессия у него та же, разница лишь в том, что теперь он на десять лет постарел и занимается фруктовыми деревьями, а не виноградниками. Работает в угодии размером гектаров в пятьдесят.
— У вас с ним хорошие отношения?
— И да, и нет. Мы немного потеряли друг друга из виду. Писем он писать не любит, я тоже. И потом, с его женой мы не очень ладим. И на слова друг для друга не скупимся.
— Вы их известили о смерти сына?
— Нет. Золовка снова заныла бы, что это по моей вине, что я плохо воспитала Жюльена. Все это она уже говорила, когда мы жили в Алжире. Помню, когда привезли мне малыша после каникул, все похвалялась: «Вот, возвращаем тебе твоего сынка в лучшем виде! Как окреп, а! А какой славный, какой послушный! Твой брат умеет заставить слушаться! Ясное дело, одинокой женщине это не по силам. А у тебя и подавно авторитета никогда не было!» Вот что мне твердила тогда золовка!
— У вас есть адрес брата?
Она открыла сумочку, вынула маленькую книжицу в черной обложке и перелистала ее.
— Вот, запишите…
Мадам Комбрэ ткнула пальцем в линованную страницу, где прилежным почерком было написано:
Эрнест Гланэ, имение Эскюриаль, деревня Террайон,
округ Монтелимар, департамент Дром.
— А телефона у него нет?
— Нет. Можно звонить в имение, если по срочному делу, но ему это не нравится. Говорит, что хозяева не любят, когда их беспокоят.
— Вы собираетесь ему написать теперь, после похорон?
— По правде говоря, не знаю. Наверное, должна была бы.
— Вряд ли он будет рад узнать об этом из газет.
Задетая, она встрепенулась:
— А что? Газеты напишут об этом?
— Два журналиста из парижской полицейской хроники уже прибыли и просят встречи.
— И вы их примете?
— Это решит прокурор в надлежащий момент. Но независимо от того, приму я их или нет, они вольны, если захотят, что-нибудь сообщить об этом происшествии. Если вас это утешит, я их не видел на кладбище… равно как не было и фотографа возле могилы.
— Я смотрела местные газеты. Сообщения довольно скудные.
— Я рекомендовал газетчикам пока что проявлять сдержанность.
Она хотела было спросить почему, но не осмелилась.
— Все это… — начала она упавшим голосом.
Потом вдруг совсем бодро, словно освободившись от гнетущего присутствия двух полицейских, закончила:
— Надеюсь, я вам больше не нужна?
Бакконье зачитал показания, записанные с ее слов. Женщина подтвердила общий смысл, оговорив лишь некоторые выражения, и подписала бумагу.
Жардэ чувствовал, что момент действовать близок и что время работает на него. Смутное, ничем не оправданное ощущение, но рапорт судебной экспертизы, прибывший минутой позже, заставил его поторопить события. Тянуть дальше было бессмысленно, даже если риск оставался велик.