Комиссар Лебрель не стал продолжать чтение официального документа и вызвал Пату. Молодой инспектор моментально просунул голову в приоткрытую дверь:
— В чем дело, патрон? Снова на выезд?
— Поедешь со мной. Улица Тейль, имение Эскюриаль.
— Обокрали имение?
— Нет. Поручение из Тулона. Коллегам в Йере нужны свидетельские показания. Сегодня утром мне звонил комиссар Жардэ. Не рассчитывай на сенсацию! Фильма «Инспектор ведет расследование» не будет.
Недавно поступивший на службу инспектор Пату находил невыносимо занудными мелкие повседневные задания и мечтал о схватке с великими злоумышленниками. Со временем, видно, он смог бы уяснить себе точную роль полиции в таком городке, как Монтелимар, с населением менее 30 тысяч жителей, находившемся явно не в эпицентре криминальной жизни. Пату изнывал от скуки всякий раз, когда комиссар, не склонный, впрочем, к пышным фразам, втолковывал ему «высокий смысл» задания, тем более ответственного, чем незначительнее оно было на самом деле.
— Нужно пройти огонь и воду, уметь пролезть в игольное ушко, не пасовать ни перед чем, чтобы стать настоящим полицейским. У всякого хорошего журналиста на счету есть задавленные собаки. В полиции-то то же самое!
Пату вел машину быстро и уверенно, но движение на бульваре Мар-Демарэ в этот отпускной период было таким, что им понадобилось больше четверти часа, чтобы добраться по проселочной дороге до входа в имение, где тот, кого они собирались допрашивать, скорее всего, не возрадуется их приезду. Частые грозы сильно подрезали фронт уборочных работ, а временно наступившее затишье позволило начать уборку персиков. В этом случае все люди, должно быть, брошены к складам на упаковку фруктов. И, действительно, комиссар Лебрель, немного знакомый с местностью, нашел Эрнеста Гланэ в гуще галдевших рабочих, устанавливавших ряд за рядом пирамиды картонных коробок с едва созревшими персиками. Смесь приторного запаха фруктов с влажной духотой показалась комиссару отвратительной.
— Гланэ, мы по вашу душу, — коротко бросил он.
Узнав о причине визита, управляющий не стал скрывать неудовольствия.
— Делать мне больше нечего, как рассказывать вам про каникулы племянника многолетней давности! Неужели полицию интересует то, что делал мой племянник сто лет назад на каникулах в Алжире! Его же убили и его же родственников допрашивают! Интересно, а виновных вы с таким же рвением ищете?
Комиссар попытался объяснить, что путь к правде пролегает, может быть, и через его показания, но управляющий совсем разошелся и ничего не хотел слушать.
— Как вам будет угодно, — нахмурился Лебрель. — Если вы предпочитаете, чтобы вас вызвали в комиссариат — это проще простого, но вы потеряете гораздо больше времени с тем же результатом.
— Ну ладно, — сразу сдался управляющий. — Сиприен, подмени меня, я ненадолго. Но смотрите тут, не сачковать! Нужно, чтобы все персики были упакованы к пяти. Грузовик ждать не станет!
Не глядя на полицейских, он направился большими шагами к домику, расположенному у входа в имение, окруженному кольцом кипарисов и каштановых деревьев. На пороге он оглянулся:
— Не корите за вспышку. С этими грозами теряешь бездну времени, столько фруктов портится, впору вообще голову потерять. Ладно, значит, вы приехали потолковать о моем племяннике. И что же вы хотите, чтобы я вам сказал? Я его не видел, почитай, лет десять. И надо же, такая беда, дать убить себя вот так, ударом в висок… — Он потряс газетой, раскрытой на странице происшествий, где под обычной для таких известий броской шапкой, с фотографиями, сообщалось об убийстве. — Вы удачно приехали — жены нет дома, отправилась за покупками в город. Она слов не находит для моей сестры — «не сумела воспитать сына!». Напрасно я ей твержу, что Жюльен — жертва, а не преступник, ничего не желает слушать! Присаживайтесь. Выпить чего-нибудь хотите?
На столе, покрытом клеенкой в желто-голубую клетку в тон занавескам на окнах, возвышалась огромная ваза, наполненная персиками. На полках — деревенская посуда, ляповато раскрашенные тарелки, выстроившиеся как на парад.
— Розового домашнего винца?
— Нет-нет, — сказал комиссар. — На службе не употребляю!