— У них было оружие?
— Было. Я видел пистолеты. Они грозились, что убьют меня.
— Как они выглядели?
— Один высокий, в стеганой куртке. Низенький — в темном осеннем пальто.
— А лица?
— У высокого физиономия была чем-то обмотана — ни носа, ни рта не видать. А низенький натянул на голову черный чулок, так что лица вообще распознать нельзя было.
— А волосы?
— Черный чулок натянул, так что цвет не различить.
— А у высокого?
— Пожалуй, светлые.
— Светлые или, пожалуй, светлые?
— А кто его знает? Мне показалось, вроде бы светлые. Но со страху я не разглядывал. Они ведь уже пристрелили заведующую магазином в Малых Грабеницах.
— А лоб? Помните?
— Там должен быть шрам, — заверил Цурусь. — В газетах писали и люди говорили, что у того высокого на лбу шрам.
— То, что люди говорили, мы и сами знаем. Рассказывайте, что вы видели.
— Я особенно не присматривался. Известно, «человек со шрамом». Так его называют.
— Пан Цурусь, — не терял спокойствия поручик, — рассказывайте, пожалуйста, что вы видели собственными глазами.
— Я так испугался, что в глазах потемнело. И руки тряслись — не мог ключей удержать. Чуть не помер со страху.
— А денег в магазине было много?
— Нет, — ответил Цурусь, — только дневная выручка. Не помню кассовой ведомости, но народу в тот день много было. Словом, не больше четырех — от силы пяти тысяч. Как обычно. Я ежедневно сдаю деньги в банк. Один наш кицинский работает в Цеханове и каждый день отвозит выручку в сберкассу. Это у нас согласовано с уездным отделением волостного кооператива.
— И давно существует такой порядок?
— Больше двух лет. Как раз с тех пор, как начались эти налеты на магазины.
— Бандиты работали в перчатках?
— Да. У низенького были шерстяные, а у высокого кожаные. Новенькие, с иголочки. Я хорошо это помню, потому что он их снял, чтобы не испачкать, когда за кочергу брался… А как сорвал замок и спрятал деньги в карман, снова их натянул.
— Водку они пили тоже в перчатках?
— Кажется. У низенького бутылка чуть из рук не выскользнула.
К немалому изумлению Цуруся, поручик Левандовский не задал ему ни одного вопроса про то, как он, Цурусь, пил с бандитами, и только велел держать магазин под замком, пока милиция не проведет в нем тщательного осмотра, что, вероятно, будет завтра.
— Я и так без ревизии магазин не открою, — заметил Цурусь. Он хорошо знал все инструкции.
Мариан Лабендский подтвердил факты, изложенные в первом протоколе, составленном начальником милицейского участка в Ойжене. На крыльцо своего дома Лабендский вышел, чтобы проверить, не обманывает ли его «симпатия», живущая двумя домами дальше. Он высматривал, вернется ли она домой одна или с провожатым. Тут он заметил, как двое мужчин вошли к заведующему магазином, но сначала не заподозрил ничего дурного. Неизвестные появились со стороны Войтковой Веси. Никаких масок на них не было, иначе он сразу обратил бы на это внимание. Только когда они вышли на улицу вместе с Цурусем, паренек заметил маски на их лицах. Он догадался, что «человек со шрамом» и его приятель собираются очистить магазин.
— Большой шрам?
— Я не видел. Заметил только, что у них темные лица. У низенького даже что-то вроде хвоста болталось на затылке.
— А высокий был без головного убора?
— Да. Я помню, меня это удивило — в мороз без шапки. Он уже к Цурусю шел с непокрытой головой.
Когда свидетель покинул комнату, сержант заметил:
— На кочерге, возможно, остались отпечатки пальцев высокого. Ничем не умаляя заслуги Митецкого, хочу заметить, однако, что наше ликование преждевременно. Эти двое — не те, кого мы ищем.
— Почему вы так думаете, сержант?
— Многое не сходится. Например, во всех предыдущих налетах низенький никогда рта не раскрывал. Не было также случая, чтобы бандиты пили водку на месте преступления или кого-то вынуждали к этому.
— Ну что ж, — усмехнулся поручик, — технический прогресс повлиял даже на преступников. Они осваивают новые методы одурманивания своих жертв.
— Кроме того, наши бандиты никогда не пользовались ножами. А Цурусь упорно твердит, что низенький угрожал ему ножом. У Качаровского не найдено пистолета, хотя по описаниям прежних налетов у обоих преступников имелось огнестрельное оружие.
— Мальчик с пальчик мог выбросить свой пистолет в лесу.
— Поищем, — согласился Хшановский. — Не понимаю, однако, почему он пистолет бросил, а черный чулок и нож оставил.
— Видно, не успел. Оружие было самой опасной уликой, поэтому он отделался от него в первую очередь. А потом его схватили.
— Могло, конечно, случиться и так, как вы говорите. Но у меня в запасе еще один убедительный аргумент, подтверждающий мою точку зрения.
— Какой же?
— А такой — в кассе магазина было всего четыре-пять тысяч, и, кроме того, они ежедневно сдают всю выручку в сберкассу в Цеханове. «Человек со шрамом», которому известны даже наши милицейские тайны, вдруг не знал того, что наверняка не секрет ни для жителей Кицина, ни для жителей самого Цеханова? Налет ради такой незначительной суммы совсем не в характере наших бандитов. А кроме того, на дворе еще зима, а мы установили, что зимой они не работают.
— Вы составили для себя, сержант, определенный стереотип и отвергаете все, что под него не подходит. Вы на опасном пути.
— Позвольте, поручик, пока осмотреть мотоцикл, брошенный бандитами? Я проверю покрышки. Помнится, на днях в наше отделение поступило какое-то донесение о краже мотоцикла в Дзялдове. Я хочу уточнить. Разыщу телефонограмму и сравню номера.
— Идите, Хшановский, и скажите, чтобы ко мне доставили Качаровского.
Когда дежурный милиционер привел низенького, офицер указал ему на стул.
— Садитесь, Качаровский, давайте побеседуем.
— Мне не о чем говорить, я ничего не знаю. Я невиновен.
— Естественно, — согласился поручик, — виновные вообще сюда не попадают. Уж такие мы нехорошие, что преследуем только невинных.
— Меня избили в Ойжене. Стреляли как в паршивую собаку.
— А вы, Пальчик, бегали по лесу просто так, чтобы подышать свежим воздухом? Верно?
— Я думал, за мною гонятся бандиты.
— Бедняжка! А скажите, что вы делали в Кицине?
— Ездил к знакомым.
— К каким знакомым? Может быть, к Цурусю?
— Я не знаю такого.
— Ну тогда к кому же? Вы, Пальчик, всегда такой разговорчивый, а сегодня вас прямо-таки приходится тянуть за язык.
— Я ездил к одной девушке.
— Ее фамилия?
— Фамилии назвать не могу. Она замужем. Муж убьет ее, если узнает.
— Скажите, — улыбнулся офицер, — я и не знал, Качаровский, что вы такой джентльмен. Готовы отсидеть десять лет, а может, даже «вышку» получить, но только не выдать возлюбленной. Браво!
— Пан поручик, на пушку вам меня не взять.
— А черный чулок вы прихватили с собой для того, чтобы поиграть в жмурки с этой замужней женщиной?
— Не было у меня никакого чулка.
А как же он оказался у вас при обыске?
— Его наверняка подбросил мне тот милиционер, который потом избил меня. Такой черный.
— Чем же вы ему так не понравились?
— Он тоже приударял за этой, в Кицине.
— С вами, Пальчик, не соскучишься. Что вы еще можете мне рассказать?
— Я уже все рассказал. Отпустите!
Тут в комнату вошел Хшановский и молча сел в стороне.
— Не спешите, Пальчик. Когда-нибудь вас отпустят. Может быть, даже в феврале, только не этого года. Поговорим лучше о нападении на Цуруся.
— Ни о каком нападении я ничего не знаю.
— Послушайте, Качаровский, вам пошел уже двадцать пятый год, а вы разговариваете как ребенок. О дактилоскопии или об отпечатках пальцев не приходилось слышать?
Мальчик с пальчик молчал.
— Знаю, знаю, — продолжал поручик, — вы оба были в перчатках. Вы, Пальчик, в шерстяных, а этот ваш друг — в светлых, кожаных. Однако оба вы допустили глупейшую ошибку. Ваш дружок снял перчатки, чтобы их не испачкать, когда черной от сажи кочергой сворачивал замок на шкатулке с деньгами. Вы тоже сдернули перчатки, когда пили водку, потому что поллитровка чуть не выскользнула у вас из рук. Ничего удивительного. В шерстяных перчатках пить неудобно. Так что отпечатки пальцев остались на стекле. А у того другого — на кочерге.