— Где он умер? Где его могила? — Она вскочила, обошла стол и стала над капитаном.
Это ему совсем не нравилось. Он обманулся в ней. Ее спокойствие было чисто внешним.
— Сядьте, пожалуйста, — сказал он строго, напрягая всю свою волю. — Он умер в Польше, в Варшаве.
— И я. И я об этом не знала! Ведь я вам говорила, что я училась в Варшаве и еще раз тогда... сделала попытку... Теперь я снова вернулась в Варшаву, — она осеклась и уже более спокойно посмотрела на капитана. — Зачем... зачем вы сюда пришли?
— К сожалению, я должен был это сделать, хотя предпочел бы здесь никогда не появляться, — не удержался он от сарказма. Он был зол на эту женщину, на это абсурдное убийство, на то, что, как правило, запутанные дела попадали именно к нему. — Найти вас было моей обязанностью, — заявил он официальным тоном, — поскольку пана Кропивницкого убили. Ровно три недели тому назад. Первого ноября. А чтобы вы больше не мучились, добавлю, что в Варшаве он был прописан с конца пятидесятых годов.
У нее расширились глаза. Она не побледнела и не потеряла сознание, как можно было ждать. А спокойно сказала:
— Это я. Это я его убила. Дважды. Я, которой он спас жизнь.
Прежде чем он успел осознать, что дважды никого нельзя убить, это заявление ошеломило капитана. Такой поворот тоже был возможен, он принимал его в расчет, хотя и внутренне противясь.
— Установим факты, — сказал капитан сухо. Сейчас он не думал о ее биографии, так, как надо было поступить с самого начала.
— Для чего теперь факты, — пожала она плечами, — если бы я что-нибудь сделала раньше... если бы я была настойчивее и если бы я не поверила в его смерть тогда, сразу же после войны, если бы, тому человеку, который когда-то был у меня, рассказала все, что знаю, может... может, я спасла бы дедушке жизнь.
Она впервые сказала «дедушка». Значит, он навсегда остался для нее близким и дорогим.
— Кто у вас был и когда? — начал капитан Корда, вынимая блокнот, хотя уже давно не нуждался ни в каких записях. Он хотел ее мобилизовать, заставить напрячь память, ограничиться существенными для следствия фактами. И он достиг своей цели. Она уже хотела ему помочь, а это было условием установления истины.
— Когда? — повторила она. — Как раз после выпускных экзаменов. Я тогда жила у тети Марты в Люблине. Кто? Вот именно... в этом все и дело.
— Почему?
— Потому что этого человека я уже когда-то встречала, хотя он делал вид, что меня не знает.
— Где вы его встречали?
— Вы знаете, я в этом не очень уверена. Не могу быть уверена, потому что я узнала только его глаза. Можно ли узнать человека по глазам?
— Можно, — сказал капитан уверенно, хотя в глубине души и не был в этом убежден.
— Если это он... но тогда я тоже видела только его глаза. Над автоматом. Он целился в нас из автомата. В меня и дедушку, на кухне у Донэров. Но мне тогда было пять лет. Могу ли я полагаться на себя? Я... я ни в чем не могу полагаться... вообще.
— А тот человек понял, что вы ему не верите? Что вы его узнали?
— Нет. Я боялась. Я многие годы боялась, что кто-нибудь оттуда, из имения, найдет меня.
— Почему? — удивился капитан Корда.
— Потому что часы остановила я, — сказала она и побледнела.
— Может быть, сделаем минутный перерыв? — предложил капитан.
Она отрицательно покачала головой.
— Нет. Не надо давать себе поблажки. Правосудие рано или поздно настигает виновного. Нет, за меня вы не беспокойтесь, я сильная, не упаду в обморок, не умру, не покончу с собой.
Капитан молча кивнул.
— Какие часы вы остановили и с какой целью?
— Часы на башне. Это был сигнал. Партизаны всегда приходили к дедушке в одиннадцать часов вечера. Иногда за продуктами, иногда для отдыха на четыре, пять дней. Они всегда ждали за стеной парка несколько минут. Если стрелки часов останавливались на одиннадцати, это означало, что они могли войти в дом. Если стрелки продолжали двигаться, им предписывалось отступить, не заходя даже за ограду парка.
Капитан был ошеломлен. Человек, который пришел на Брудно ночью 1 ноября, спустя 28 лет, несмотря на такой огромный отрезок времени, не утратил своей ярости. Ничто не сгладило в нем переживаний той ночи, если он рисковал быть пойманным, оставаясь столько времени на месте преступления только для того, чтобы остановить часы. Не один, несколько десятков! Этот вид мести даже капитана бросал в холодную дрожь. Он знал жестокость ради жестокости, зверства, чинимые уже над мертвыми. Но он никогда не мог понять мести обдуманной, холодной, неумолимой. Никакого взрыва слепой ярости, даже жестокости, которые человек, несмотря ни на что, в состоянии понять.