— И о коктейль-парти вы знали оба? — спросил подполковник.
— Да, Коста позвонил мне в четверг в Варну, спросил, как отдыхается. Он и раньше довольно часто звонил. А тут сообщил, что снова затевается сборище на даче. Чем я могла его утешить? Скажите, чем?
Геренский осмотрелся вокруг. Убранство огромного кабинета наводило на мысль о почти неограниченных финансовых возможностях владыки этих старинных гобеленов, живописных полотен, персидских ковров, дорогих безделушек. А леопардовую шкуру он вообще видел впервые в жизни.
— Я должна вас порадовать, товарищ Геренский, — нарушила молчание вдова. — Как раз перед вашим приходом Коста страшно меня заинтриговал. Вы не поверите, но вроде бы он знает, кто убийца моего мужа. Спросите его, может быть, он действительно раскроет страшную тайну.
— Нич-чего та-а-кого я н-не гово-орил, — заикаясь вымолвил Даргов. — То есть я... гово-орил, но шу-утил...
— Это была первая шутка, которую я занесу в дело, гражданин Даргов, — тихо сказал подполковник.
— Я шутил. Откуда мне знать, кто убил Георгия? — Даргов уже пришел в себя после неожиданных слов Зины. — Конечно, у меня есть свои предположения, но перед Зиной я их высказывал не подумав.
— Теперь, подумав, выскажите ваши предположения мне. Кто, по-вашему, убийца?
— Атанас Средков. Таможенник.
— Может быть... Не исключено. Но почему именно он?
— Все, кто тогда был на даче, люди честные, порядочные. Голову даю на отсечение — они и мухи не обидят, — не моргнув глазом выпалил Коста Даргов. — А у этого таможенника — заметили? — морда подозрительная. И глаза так и бегают, так и бегают.
— Дешево голову свою отдаете, — сурово сказал подполковник. — Насчет честных и порядочных людей мы наведем справки. А глаза, как я заметил, бегают не только у таможенника.
8
Геренский и его помощник молча брели по городу. Каждый был поглощен своими думами. Так они миновали несколько кварталов и наконец уселись в каком-то скверике на свободную скамейку.
— Сегодня навестил Богдану Даргову, — тихо начал Геренский. — Встретила меня в каком-то ночном пеньюаре, к тому же явно навеселе, представляешь. Я думал, что такие роковые дамы остались только в опереттах, ан нет, все еще благоденствуют...
— Почему же она кричала «я убью тебя»? Что там у них стряслось? — не удержался капитан.
— Ровным счетом ничего. Они там баловались как дети, хохотали, гонялись друг за другом, и она шутя все это ему крикнула. Знаешь, что сказала Беба, когда я возмутился такой низкосортной липой?
Смилов пожал плечами.
— Она, Любомир, сказала мне: «Вы что, никогда не были влюблены? Вы что, не знаете, что в устах влюбленных даже угроза убить — всего лишь любовная ласка, не более? Я женщина порывистая, горячая, несдержанная (я тебе точно передаю ее слова, Любомир!), вот и заорала Жоржу первое, что пришло в голову...» — «Допустим, — говорю, — вы, Даргова, правы. Почему тогда вы никак не реагировали на смерть Даракчиева и спокойно пили свой коньяк? Это при вашей-то порывистости, несдержанности».
— Тут она разрыдалась и призналась во всем, — усмехнулся Смилов.
— Тут она не разрыдалась и не призналась во всем. Тут она сказала: «Что ж, по-вашему, надо было разыграть сцену в гробнице Капулетти, когда Джульетта просыпается и видит труп Ромео? Откуда я знала, что у Жоржа не сердечный приступ, а что его хватил кондрашка? Или при сердечных приступах своей любовницы вы начинаете рвать на себе волосы?» Так, капитан, я и ушел несолоно хлебавши. Занятная женщина. Верх наглости и вульгарности. Такая вполне могла прикончить Даракчиева.
— Но ведь и другие могли. А поди дознайся, из пятерых заподозренных кто? — Смилов проводил взглядом какую-то жгучую брюнетку и сказал мечтательно: — Эх, раньше работенка сыскная была — позавидуешь!
— Когда раньше? — не понял подполковник.
— В средние, например, века... Пять заподозренных в убийстве? Вешали их, сердечных, на дыбу, затем для разнообразия — сапоги испанские и...
— И все пятеро сознавались в убийстве. А представь, что и у нас покаются вдруг все пятеро. Тогда начинай все заново... А если говорить серьезно, Любак, то «дело Даракчиева» затрагивает меня особенно глубоко. Не только самим фактом преступления. И убитый, и заподозренные — все они люди темные, нечистые, вульгарные. Антисоциальные типы. Они живут в невероятной роскоши, владеют неисчислимыми, по нашим с тобой представлениям, богатствами, в общем, благоденствуют. Нет, они не ограничиваются мелкими капризами — модными шубами, магнитофонами, телевизорами. Для них это детские игрушки... Задумайся: если сегодня вечером тысячи честных тружеников размышляют над своими обычными житейскими проблемами — костюм у сына уже мал, хорошо бы купить рубашку отцу, где найти кооператив? — в то же время это сборище антисоциальных типов утопает в роскоши. Они блаженствуют в своих сказочных дворцах, катаются в шикарных лимузинах, швыряют деньги направо-налево, выискивая все новые и новые удовольствия. Они растлевают свои жертвы нравственно и физически, сеют повсюду разврат, ложь, лицемерие. Вот что меня угнетает, капитан Смилов. Никак не могу свыкнуться с этой мразью.