Ночной гость достал оружие скупым, тренированным движением и сделал только один выстрел. Потом опустился на колени и приложил ухо к сердцу старика. Оно не билось.
«Это единственное, что меня никогда не подводит, — подумал он без всяких эмоций. — Рука и глаз».
Он поднял тело и перенес его на кровать. Проследил, чтобы голова умершего легла на подушку.
«Это все, что я могу для тебя сделать, — резюмировал он холодно. — Никто из наших не был бы на меня за это в обиде».
Пришелец открыл дверь в кухню, зажег свет. Кухня была без окон, как он и предполагал. По соседству вырос большой дом. Его стена примыкала к деревянному домику. На плите чисто вымытая посуда. Пол подметен, в ведре уголь, рядом наколотые дрова, но лестницы нигде не было. Он вернулся в комнату, пододвинул стол к стене, поставил на него стул. Влез на эту импровизированную пирамиду. Стал открывать часы, переставлять стрелки на одиннадцать, останавливать маятники, блокировать быстро вращающиеся колесики механизмов, дергающихся, словно обнаженные препарированные сердца кроликов. От холода или усталости его охватила дрожь, он закрыл на секунду глаза, но красные пульсирующие сердца не исчезали. Он оглянулся на кровать: кровавое пятно расползалось по рубашке убитого, цвело, как мак, раскрывающий лепестки, росло на глазах. Стул под мужчиной зашатался, но он быстро восстановил равновесие.
«Зачем ты оглядываешься? — рассердился он сам на себя. — Ты упадешь с этой прекрасно построенной конструкции и сломаешь себе шею. Ты изнежился за эти годы чиновничьей жизни. И у тебя разыгралось воображение. Там лежит убийца, ни больше, ни меньше. И что с того, что перед своим концом он сумел так красиво сказать. Каждый негодяй не виновен, когда надо расплачиваться. Даже в Нюрнберге на скамьях подсудимых сидели одни невиновные. Ты сделал свое дело, и хорошо. Поспеши с часами и не думай о кроликах. Тот, там, умирал не как кролик. Может быть, в определенном возрасте человек вообще перестает бояться смерти. Случись со мной что-нибудь подобное, я бы тоже не боялся. Мне уже столько раз представлялась возможность умереть, что могу жизнь считать подарком. Как бы курносая внезапно не переменила свое решение и не забрала его назад. Ничего ужасного в мире не произойдет. Человечество не зарыдает от горя. Но я не сомневаюсь, что оно испытывает облегчение, когда избавляется от негодяя!»
Двигание стола и многократное восхождение на неудобное шаткое возвышение, перестановка стрелок, зачастую тугих, утомили его, у него затекли руки. С момента прихода прошло уже минут пятьдесят, и только тогда он вспомнил, что входная дверь была открыта.
Это его совсем не испугало. Он спрыгнул на пол, повернул ключ в замке. Хотел поставить стол назад в центр комнаты, но почему-то остановился, как будто опасность, внезапно материализовавшись, коснулась его рукой. Некоторое время он стоял, прислушиваясь к себе. Потом рассмеялся. Тишина, могильная тишина на секунду парализовала его рассудок. Все часы молчали. Он знал такую тишину, он уже испытал ее однажды. Когда-то. Это была тишина смерти, и в этом смысле похожа на ту. Равнодушным взором окинул он кровать и лежащую на ней фигуру. Он слишком долго обдумывал сценарий этой ночи, чтобы чего-либо бояться. Может быть, еще тогда, в ту ночь, он навсегда потерял чувство страха. А теперь вокруг него лишь странное кладбище часов.
Он поставил стол на прежнее место, рядом с ним стул. Части разобранных часов остались лежать на месте. Взбираясь на стул, он каким-то чудом ни одной из них не раздавил.
«Значит, подсознательно замечал, — констатировал он. Пожал плечами. — Чьи-то часы. Вернутся к владельцу. Конечно, они имеют для него ценность. Ну вот, будет память о дедушке».
Он подошел к кровати. Смерть уже наложила свой отпечаток на лицо старика.
— До свидания, Часовщик, — сказал он громко. — Кончено. Наконец я могу идти своей дорогой.
Он погасил свет и бесшумно закрыл дверь на защелку. Очутившись на пустынной улице, он почти не узнал ее. Очертания домой показались ему иными. Он подумал, что это туман, рассеиваясь, по своему капризу рисует фрагменты городского пейзажа. Хотя в действительности улочке просто не хватало пения часов. Часы умерли. Вместе с Часовщиком. В голове крутилась глупая мысль, от которой он никак не мог избавиться: «Все должно приходить в свое время. Для тебя правосудие свершилось слишком поздно, не обманывай себя, поздно. — Он сжал рукоятку пистолета, лежавшего в кармане пальто. — Но для них та ночь еще длится, — сказал он почти громко, чтобы переспорить самого себя, бегущее время, целый мир. — Для них она будет длиться вечно. Для них».