Капитан всматривался в женщину и думал, что терпение, которое он выработал в себе за многие годы службы, и теперь позволило ему сделать свои выводы. В этой невидной толстой старухе, наверняка хорошо готовящей бигос, голонку и борщ, крылась огромная сила.
— Вы знаете, русские — удивительный народ, — добавила женщина уже конфиденциально, — они понимают страдания чужой души. И умеют уважать ее даже на войне. В какой-нибудь другой армии за подобное — пуля в лоб. Разве не так? Во время наступления, в такой мясорубке. Жизнь тысяч мирных жителей зависела от этого наступления. Если бы немцы вошли в местечко в четвертый раз, они уничтожили бы нас всех до единого. За то, что мы скрывали русских солдат, которые не успели отступить, хотя наши жизни не стоили и ломаного гроша. Мы помогали, чем могли. Видите ли, очень скоро пришли за тем солдатом, который спас нам жизнь, и мы уже хотели его тоже прятать от своих, потому что боялись, что его будут судить. А они только покачали головами над могилой нашего парнишки, взяли своего, похлопали его по плечу, и все. Потом он ходил по местечку. Они у нас стояли несколько дней. Он всегда, завидя меня, останавливался и говорил по-своему, по-русски. А я к нему по-польски. Он свое, а я свое, — женщина рассмеялась. — Из-за этого мы не очень хорошо понимали друг друга. Хотя нет — понимали. Столько, сколько нам было нужно.
«След Файгелей обрывается, — подумал капитан Корда. — Этим путем я никуда не приду, но это легко можно было предвидеть. Книга могла бы помочь распутать клубок, если бы я узнал, кто ее отсюда вывез. Когда-то в одиннадцать часов что-то случилось. Где? Может быть, здесь, а может быть, где-то в другом месте. Мир огромен. Польша велика. Я должен отцепиться от этого местечка, но не могу, потому что у меня нет никакого другого следа, кроме какой-то печати из «библиотеки ангелов».
— А вы не помните, кто жил в имении во время войны? Или сразу после ее окончания?
Женщина удивилась перемене интересов своего гостя до такой степени, что некоторое время не могла собраться с мыслями.
— В имении? Никто не жил. Там уже давно никто не жил, потому что война застала наследников в Вене, и они не вернулись.
— Немцы имение занимали?
— Нет. Не занимали, потому что наследник был австрийцем или находился с австрийцами в родстве. Его называли бароном, а баронов у нас не было. У нас были графы и князья. У барона Донэра ничего польского не было, кроме жены. Жена его была полькой.
— Значит, имение всю войну оставалось бесхозным? — удивился капитан. — А инвентарь? Земля?
Женщина пожала плечами и снисходительно посмотрела на непонятливого гостя.
— Все шло. Наши работали в фольварке, как и до войны. Хозяева из Вены написали одному там в Варшаву. Кажется, он был дальним родственником баронессы. Этот человек приехал сюда и всю войну смотрел за имением. Господи помилуй, как же он за ним смотрел! Ничего не понимал в сельском хозяйстве. Только что присутствовал. У него были администратор и эконом. Оба сколотили себе состояния.
— Не помните ли вы фамилии этих людей? Может быть, вы знаете, где они сейчас? — спросил капитан из привычки накапливать информацию.
— Нет. Я жила в другой стороне. Далеко. Не рядом с усадьбой, как сейчас. Но сейчас и имения нет. Ничего нет, — вздохнула она. — В конце войны мне было очень трудно, я осталась одна, надо было кормить ребенка. Ездила торговать в Варшаву. Брала товар в окрестных селах. Я подружилась с крестьянами. Имение — это был довоенный мир. Иногда краем уха что-нибудь услышишь. Пока хозяевами были Донэры, люди интересовались их жизнью, но после войны... усадьба уже никого не интересовала.