— А что стало с родственником баронессы? После аграрной реформы?
— Его еще при немцах арестовали, хотя, кажется, он потом из тюрьмы вышел. Никто не знает, чем это кончилось на самом деле. У нас тут было много партизан. Крови лилось! В усадьбе тоже кое-кого арестовали.
— Как его фамилия, этого родственника Донэров?
Женщина с интересом посмотрела на капитана, словно только сейчас поняв цель и характер длинного разговора.
— Вы гоняетесь за ветром, — ответила она наконец. — Почему вы не приехали сюда двадцать лет тому назад? Или по крайней мере пятнадцать. Файгель, теперь этот! Люди давно разлетелись по свету. Почему вы решили искать их сейчас?
Женщина что-то прикидывала в уме. Капитан терпеливо ждал, не слишком интересуясь судьбой обитателей усадьбы.
— В послевоенные годы здесь жила учительница, — сказала женщина. — Во время оккупации она часто ходила в имение. Не знаю, жива ли она. Ей было бы теперь лет семьдесят. Наверно, она что-то знает о родственниках баронессы. В пятьдесят четвертом году эта женщина уехала на западные земли.
— Как ее звали? — задал Корда еще раз свой сакраментальный вопрос.
— Сейчас... сейчас... Ольга... Ольга Климентович или Климонтович. У нее училась моя дочка в первом классе, а может, даже и дальше. Я ходила на родительские собрания и поэтому помню ее фамилию.
«Конечно, может, я и пойду за Ольгой, — лениво подумал капитан, — но все-таки надо узнать у девушки, куда делись часы. Да. Это не помешает. Даже если бы местечко не имело ничего общего с делом часовщика из Брудно. Книгу мог принести ему любой клиент».
Что-то тянуло его назад, в городскую библиотеку. При звуке открывающейся двери библиотекарша подняла голову: узнав капитана, она улыбнулась. В этой улыбке была, он не ошибался, скрытая симпатия. Девушка тоже нравилась ему. За это время вид комнаты со стеллажами разительно преобразился. Немалое значение имела затопленная печь, но главное — люди. Библиотека без людей вызывает уныние. В зал поминутно входили молодые парни, демонстративно волоча ноги, как этого требует молодежный фасон.
— Я сейчас освобожусь, — сказала девушка, — волна пройдет, и будет пусто.
Капитан сел в читальном зале и стал терпеливо ждать.
— Ну как? Вы что-нибудь узнали от мамы? — послышался голос сверху. Он не заметил, когда она подошла.
— Да. Спасибо, много.
— Не может быть! Вы нашли Файгель?
— Мертвые не дают новые адреса. А когда исчезли часы с башни, вы тоже были маленькой? — пошутил он.
— Ну что вы, — обиделась она. — Часы пропали два года тому назад. Из-под самого носа утащили. Хотя дом и рушится, но были часы на башне. Частица былого великолепия. А теперь мне он кажется абсолютной руиной. Я очень была зла за эти часы, хотя библиотеке никакой пользы они не приносили.
— Испортились, — буркнул Корда. — Ну ладно, испортились, — автоматически повторил он.
— Они никогда не ходили. Я вам уже говорила! — напомнила она поспешно.
— Никогда, — повторил капитан еще раз, понимая, что цепляется за какие-то часы совершенно безосновательно. — Вы пробовали их ремонтировать? — спросил он, все более недовольный собой. Капитан вел себя, как жонглер, который хочет одурачить публику, неизвестно что у нее выцыганить, а вместе с тем пробовал убедить себя в том, что этого не делает.
— Кто может влезть на башню? — сказала девушка. — У нас нет такого часовщика. Наручные еще починят, но не такие. Старый владелец, кажется, привез их из Вены.
— А молодежь? — поинтересовался он, как всегда, не тем, что хотел узнать.
— Молодежь? — задумалась она. — Э-э, нет. У нас нет молодых, которые бы взялись за такой ремонт. Возня! Именно поэтому в течение многих лет я видела одно и то же время: одиннадцать. И каждый раз мне было не по себе. Вы знаете, как раздражают человека стоящие часы. Можно обойтись без дверной ручки, смириться с шатающимся столиком, с незакрывающимся окном, со многим другим, но часы должны идти.
— Одиннадцать ноль-ноль? — переспросил капитан. — Вы в этом уверены?
— Уверена! Ноль-ноль! А вы знаете, — вдруг оживилась она. — Я никогда не задумывалась, почему они остановились именно на одиннадцати. Когда? Может быть, во время войны? Или во время аграрной реформы? Нет?
Его забавляла та легкость, с которой люди поддаются влиянию самых обычных событий, как только разыграется их воображение. В этом имеется скрытое желание, чтобы произошло что-нибудь необычное, чтобы жизнь и мир хотя бы на короткое время утратили обыденность. Он улыбнулся.