. . . . . . . . . . . .
Он лежал на спине и смотрел в просвечивающее сквозь листву небо. Ее волосы рассыпались по его груди, нежно щекоча голую кожу. Вдруг она в панике подняла голову.
— Меня ждет Мачек, — пробормотала она, — он думает... он думает...
— Спокойно. Ничего он не думает. Мужчины в таких случаях ничего не думают. Он думает, что ты пошла прогуляться. Где ты сейчас живешь?
— В Кракове.
— Что делаешь?
— Рисую.
Он,поднял голову и впервые посмотрел на нее как на чужого человека, ища на ее лице следы времени.
— Это потому ты такая же, как прежде, — сказал он убежденно.
— Не понимаю, — ответила она растерянно.
— Люди, у которых в жизни что-то есть, что-то такое... остаются собой. Всегда.
— А ты?
— Не будем говорить обо мне. Хорошо? Договорились? Это произошло не теперь. Это произошло тогда. И я остался там.
— Да, верно, — подтвердила она. — Ты прав. И даже не представляешь себе, до какой степени.
«Вот такой я странный, — подумал он. — Мне известно многое. Бог весть откуда. Может быть, я понимаю женщин. В школе я дружил с одноклассницами. Позже с санитарками и разведчицами. Они рассказывали мне разные истории, хотя я не был в них влюблен. Откровенно говоря, я всегда охотнее разговаривал с девчонками, чем с ребятами. Баська это чувствовала. Я никогда не обидел ни одну девчонку. Только слабые мужчины грубы с женщинами. Тебя, Баська, я тоже отошлю к твоему Мачеку и прослежу, чтобы ты не наделала глупостей. То, что случилось, касается только нас. Мы взяли то, что у нас было отнято. Он не имеет к этому никакого отношения, и никому, никому до этого нет дела. На целом свете».
— Когда вы уезжаете? — спросил он.
— Сегодня. Мы собирались еще пообедать.
Он кивнул головой.
— Я останусь здесь... иди. Он ждет. Я буду здесь до тех пор, пока вы не уедете. Баська, помни, это было на этой поляне, над рекой. Не надо... ты не должна иметь никаких...
Она дерзко посмотрела ему в глаза.
— У меня нет и никогда не будет никаких угрызений совести, — сказала она твердо. — Не бойся. Я сама сюда пришла. Это я этого хотела. Не ты.
Он улыбнулся: характер у нее тоже не изменился. Раньше она разрывала любые путы, имела собственное представление о чести, не терпела ничего показного. Говорила, что думала, и действовала открыто. Может быть, поэтому он ее и не забыл.
Она повернулась, чтобы идти.
— Я живу...
Она дала ему свой адрес и добавила, что может работать только в старых стенах Кракова. Адреса он не записал. Тогда казалось, что адрес ему никогда не пригодится. Он должен был выполнить задуманное. Такая задача исключала возобновление старых знакомств. Однажды он не смог не пойти на встречу с прошлым. Может быть, это объясняется внезапностью их встречи на поляне в Пиской Пуще? Но это случилось только однажды. Он не сомневался, что больше это не повторится. Он должен остаться один. С Ирэной он был один.
«Может, это не возле Малого рынка, а возле Марьяцкого костела? — думал он, блуждая по улицам Кракова. — Номер дома — шесть. Это я помню, но какая улица? Какая-то очень известная. Ее название происходит от ремесла. — Начал перечислять: — Слесари, бочары, портные, ювелиры, каменотесы, стекольщики, каменщики, сапожники... Боже мой, что я за идиот. Сапожная. Надо возвратиться к Сукенницам»[2].
Он просмотрел список жильцов в подъезде. Нашел целых трех Барбар, но одна была написана вместе с мужем, Мачеем Баргело. Судя по номеру, мастерская помещалась высоко.
«Там, — сказал он уверенно. — Барбара Баргело. Б. Б. А если не там, попробую счастье с другими Барбарами».
Квартира находилась под самой крышей. Нажав на кнопку звонка, он все еще не был уверен, что попал куда следует. Долго никто не открывал, а потом послышался ее нетерпеливый голос.
— Я работаю, я ужасно заня... — говорила она, стоя уже в дверях, и тут же осеклась, — Входи, — сказала она не колеблясь.
На ней был фартук, который сам с успехом мог бы сойти за абстрактную картину. Все еще не стерлись ее тонкие, аккуратно изваянные природой черты.
— Садись. Сейчас сварю кофе.
Она намочила тряпочку в терпентине, тщательно вытерла ею кисть, потом руки.
Потолок комнаты был косой, с одной стороны часть его была застеклена, по всем стенам стояли портреты. С них смотрели лица. Человеческие лица. Чаще всего старые, усталые.