— Номер четыре.
Я закрыл дверь, взял трубку.
Мне казалось, что я чересчур популярен для человека, который никогда не был в Линкастле.
— Хелло, — голос осекся. — Джони?
Я ответил:
— Да.
И стал ждать, что будет дальше.
— Что же ты молчишь, мальчик? Боже мой, ты так быстро сбежал от меня вчера. Я всю ночь искал такси, которое увезло тебя в город.
Он как будто полагал, что я знаю, с кем говорю. Скорее всего, это был старикан с вокзала. В его голосе звучали интонации, с какими обычно объявляют об опоздании поезда.
— Извини, папаша, — сказал я, — долго добирался и устал с дороги.
Слова хлынули из него, как вода, прорвавшая плотину.
— Джони, мальчик, в своем ли ты уме? Что за причуда вернуться обратно?! Сейчас же уезжай из этого отеля. Приходи ко мне. Я всю ночь не сомкнул глаз, все думал. Лежал и думал. Тебя схватят, и ты знаешь, что они сделают. Не мне рассказывать тебе об этом городе. Ты же знаешь, что случится, как только ты выйдешь за дверь. Сейчас же вызывай такси и жми сюда, слышишь? Через тридцать минут на Запад уходит автобус, билет у меня.
Я поглядел в окно кабинки и увидел, как они вошли. Двое. Тот, что вчера вечером околачивался на вокзале, наверное, когда-то был борцом или боксером. Второй чуть поменьше, коренастый и полный. У него было лицо совершенно счастливого человека, который только что раздавил змею. Боковой карман оттопыривался, как и у первого. Два пузатых кармана. Два револьвера.
Я сказал в трубку:
— Слишком поздно, папаша. Они уже здесь.
— О, Боже мой, Джони!
— Увидимся позже, папаша.
Я повесил трубку и открыл дверь кабинки. Борец-боксер смотрел на лифт и не видел, как я вышел. Другой полицейский разговаривал с администратором и заставил парня рыться в регистрационных карточках, когда я подошел и остановился около него.
Скорее всего он не ожидал ничего подобного. Он смотрел на карточку, на верхней строчке которой было написано «Джони Макбрайд», и беззвучно ругался, когда я сказал:
— Меня нетрудно найти, приятель.
Казалось, его пальцы проползли под рубашкой до шеи и стянули кожу с лица. Он выронил карточку, и его руки медленно потянулись ко мне, чтобы разорвать на части прямо здесь, прямо сейчас. Я несколько секунд смотрел на него сверху вниз, а потом спокойно сказал:
— Как только твои лапы коснутся меня, я врежу прямо по твоим ослиным ушам.
Его руки замерли на полпути к моей шее, а глаза стали вылезать из орбит и не выпали на пол только благодаря какому-то чуду природы. Борец-боксер, с дубинкой наизготовку, уже спешил ему на подмогу. Он посмотрел на меня, потом на своего напарника и хмуро спросил:
— Этот?
Поймав чуть заметный кивок, он снова повернулся ко мне.
— Ладно, — сказал он.
Я улыбнулся им обоим.
— Надеюсь, ваши головы не такие тупые, как ваши лица. Попробуйте только тронуть меня, и держу пари, отсюда вынесут троих.
Я улыбнулся еще шире и задержал взгляд на дубинке.
Полицейский с дубинкой выдавил довольно сносную улыбку.
— Ты кажешься крутым парнем и, наверное, сделаешь то, что говоришь. — Но дубинку он все же убрал.
Другой пялился на меня в совершенном изумлении.
В его глазах застыли смерть и ненависть. Потом он чуть сощурился, и лицо его исказила страшная гримаса.
— Двигай, Джони. Топай вперед, а я буду молить дьявола, чтобы ты побежал. Я буду молить его, чтобы ты попытался сделать это, и я мог бы всадить тебе пулю в спину.
Меня нелегко напугать. Сказать по правде, меня вообще невозможно напугать. Все, что когда-то могло меня напугать, уже случилось, и теперь не осталось ничего, чего бы я испугался. Я посмотрел на них так, чтобы они это поняли, и они это поняли. Потом я развернулся и пошел впереди них к полицейской машине, сел на заднее сиденье, и они стиснули меня с обеих сторон. Борец пробормотал себе под нос пару фраз, и по голосу было ясно, что он доволен собой. Другой сидел молча. Когда он не косился на меня, он смотрел прямо перед собой.
Того, который повыше, звали капитан Линдс. Я прочитал это на табличке на его столе. Второго капитан называл Такер. Находившиеся в участке таращились на меня, словно в жизни не видывали ничего подобного. Более того, их словно прошиб столбняк. Уборщица выронила из рук веник, сержант потерял дар речи прямо на середине предложения и совсем забыл о человеке, на которого только что орал. Репортер газетной хроники воскликнул: «Боже!»— и бросился в комнату прессы за своей камерой.
Он не сделал ни одного кадра и не записал ни одной строчки, потому что Линдс провел меня в свой кабинет, в котором стояли стол, два стула и шкаф для хранения документов. Они сели, а мне пришлось стоять. Прошло достаточно много времени, прежде чем Линдс выговорил: