- О чём ты думаешь? - резко спросил Тагир.
Алем благоразумно смолчал, но, похоже, лицо выдало его не хуже слов. Пришлось ответить, как есть:
- Я думаю о том, что даже самая умная голова, сумевшая завоевать любовь и верность ибхалов, становится пустой, если слишком долго торчит под женской юбкой.
Сказал и сам удивился. Это прозвучало грубее, чем то, о чём он думал на самом деле - и честнее в то же самое время. Если Субхи-ханум так беззастенчиво лжёт Тагиру, он, Алем, не станет ему лгать ни единым словом.
Чудовищной силы удар выбил чашу из его рук. Вино плеснулось Алему на грудь, а следом - кровь, когда кулак Тагир-бея разбил ему губы. Алем упал на ковёр - и извернулся кошкой, когда Тагир попытался пнуть его по рёбрам. Взвился в воздух, крутанулся, перехватывая взметнувшуюся над ним руку. Хорошо, что при Тагире сейчас не имелось ятагана - Алему пришлось бы разоружить его, и это, возможно, провело бы между ними нестираемую черту. Но Тагир был вооружён одним лишь гневом, а это ненадежное орудие, тем более в бою с ибхалом.
Алем не стал валить его на пол, только ушёл от удара, отпрянул к стене и встал неподвижно. Каждый мускул его напряженного тела дрожал. Тагир глядел на него чёрным взглядом, и Алем сказал:
- Вот так, значит, сиятельный принц Маладжики отвечает на правду? Ну, ладно. Только правда ведь может укусить в ответ.
И, сказав это, он круто развернулся и ушёл - ушёл сам, первый, не дожидаясь, пока прогонят.
Он опасался и даже ждал, что Тагир, опомнившись, вышлет стражу и велит бросить в темницу наглого конюха. Но дворец стоял тихо, не потревоженный топотом ног и лязганьем железа, и стражи, мимо которых проходил Алем, не смотрели в его сторону. Что ж, хорошо. Алему просто нужно было немного времени. Он чувствовал в Субхи-ханум врага - не своего, а врага Тагиру, но в чём сила этого врага и откуда он нанесёт удар, Алем не знал, и это злило его и лишало сна. В конце концов, он - ибхал, и его долг - служить господину, которому присягнул Великий Сын. И если его долг - ублажать господина на ложе и оберегать от происков неведомых недругов, значит, Алем должен делать и эту работу.
Той же ночью он проник в гарем - впервые за всё время осмелившись войти туда под светом луны. Ночью стену охраняли лучше, караул сменялся каждый час, и Алему пришлось приложить всё своё мастерство, чтобы остаться незамеченным. Но он был вознаграждён за риск сполна. Субхи-ханум величаво вышагивала по саду, свет разноцветных факелов кидал рваные тени на её округлившийся стан. Ханум и впрямь ожидала дитя, вот только как узнать, чьё? Движимый наитием, Алем проследил за ней до её покоев. Субхи на правах фаворитки жила в отдельном двухэтажном домике, спальня её располагалась под покатой крышей, куда Алем взобрался без труда по увитой цветущим плющом стене. И там, заглянув в опочивальню, он увидел.
Когда Субхи-ханум отослала рабынь и осталась одна, она с раздражённым вздохом скинула покрывала, выдернула из-под туники круглую подушку и в изнеможении повалилась на богатую постель. Бедная! Нелегко, должно быть. таскать такую ношу целыми днями по беспощадному зною. Вот только что она станет делать. когда обман раскроется? Он ведь не может не раскрыться, когда придёт время родов.
И странное дело, увиденное должно было успокоить Алема, но наоборот, только усилило его тревогу. Он знал, что должен что-то сделать, но что он мог? Даже рассказать Тагиру, что Субхи вовсе не ждёт дитя, ни от него, ни от кого бы то ни было, не мог - ведь тогда пришлось бы объяснять, что он делал в гареме. "Надо быть рядом с ним, - решил Алем. - Даже когда он меня не зовёт, даже когда не знает, что я рядом. Надо ждать, когда эта женщина нанесёт удар, чтобы отвести её руку".
Алем возвращался из Города (так называли здесь единственную громадную улицу прорубленную в скале) - ходил на базар за гребнями и щётками для коней. Когда до ворот дворца оставалось десяток шагов, от стены отделилось несколько фигур, закутанных в серые, сливавшиеся с камнем бурнусы. Алем напрягся, но напрасно - стоило ему кинуть взгляд на лица этих людей, и он понял, что опасности от них ждать не стоит. Тот, что шёл впереди, был стар, как сама эта скала, длинные белоснежные усы стелились по серой холщовой ткани, обматывавшей его лоб и шею. Двое его спутников были моложе, но они стояли, потупив глаза долу, когда старик приблизился и склонился перед Алемом в поклоне:
- Прошу простить мою дерзость, но не вы ли сиятельный Алем-бей, ибхал светлоликого Сулейна-паши?
Алем чуть не выронил суму с гребнями, которую нёс на плече. За шестнадцать лет его жизни никто никогда не называл его беем, и уж тем более - сиятельным. Сперва он решил, что старик обознался, но тот ясно сказал, что ему нужен ибхал, а в отряде Гийяза не было других Алемов.
- Кажется, и впрямь я, - неловко усмехнулся Алем. - Но не знаю, чем заслужил твой поклон, старик.
- Просителям следует излагать свои беды, согнув выю, - скорбно отозвался тот и посмотрел наконец Алему в лицо выцветшими печальными глазами.
- Ты хочешь меня о чём-то просить? Прости, но ты всё-таки ошибся, я не обладаю никакой властью и не могу...
- Выслушай меня, сиятельный Алем-бей. Это не займёт много времени.
Алем кивнул. Спутники старика глядели на него с подобострастием и страхом. Никто никогда на него так не смотрел, и это отозвалось в нём странным, незнакомым чувством - смесью стыда и раздражения с удовольствием.
- Моё имя Нучар иб-Зериб, а это мои сыновья. Мы пришли из города Таркишана, вот уже семьдесят лет благоденствующего под покровительством светлоликих пашей Маладжики. Герим-паша, правящий ныне Таркишаном, избрал нас гонцами, дабы мы передали Сулейну-паше прошение, касающееся выживания нашего города. Дело это чрезвычайной важности. Однако за два месяца, что мы находимся в Малдажике, паша так и не принял нас. Он сам и его сыновья - они то почивают, то в гареме, то уехали охотиться на песчаных львов, то заняты важными государственными делами. Я прихожу в отчаяние, о Алем-бей, потому что не могу вернуться домой с пустыми руками, ибо это будет означать приговор моему народу. И медлить дольше тоже нельзя - быть может, мы уже опоздали, и уже слишком поздно спасать Таркишан.
- Чего же ты ждёшь от меня? - удивился Алем.
Старик потупил глаза.
- О сиятельный бей, за два месяца мы с сыновьями многое услышали в вашем прекрасном городе. Люди говорят, и люди не лгут. Один человек сказал мне: паша не любит принимать просителей, его старший сын слишком занят гаремом, средний - поэзией, а младший - вином. Но если ты с кем из них и сможешь увидеться, то с принцем Тагиром. Найди во дворце ибхала Алема и бей ему земные поклоны, чтобы замолвил словечко перед своим господином о тебе и твоих сыновьях. Алем-бею принц Тагир никогда не откажет.
Алем слушал, разинув рот. Он знал, что люди болтливы, что слухи порой делают верблюда из пчелы. Но чтобы до такой степени! Он поймал на себе пытливый взгляд старика и невольно рассмеялся, но тотчас умолк, поймав его горестный взгляд.
- Над тобой подшутили, Нучар-бей. Если принц Тагир кого и слушает, так уж точно не меня... да он не слушает вообще никого, - добавил Алем с ему самому непонятной горечью.
Старик разом сник, лицо его вытянулось, Алему показалось, что он подавляет стон. Но Алем ничем не мог ему помочь. Или...
В конце концов, что он теряет? Тагир в худшем случае запустит в него трубкой от кальяна, а от летящих в него предметов Алем уже уворачиваться хорошо умел.
- Я попробую, - сдался он. - Но не обещаю ничего. Жди здесь. Если вас с сыновьями не позовут в течение часа, уходите и возвращайтесь в свой Таркишан, не тратьте больше времени понапрасну.
Он развернулся и пошёл во дворец, а послы кланялись и бормотали благословения ему вслед.
Алему прежде не приходилось являться в покои Тагира без приглашения, но всё равно он бывал здесь так часто, что стража пропустила его без слов. Он шёл и думал, что, судя по всему, упадок Маладжики не в последнюю очередь вызван ленью и нерадивостью её правителей. Просители - голос народа, его надлежит слушать. Если и не прислушиваться, то хотя бы знать, о чём плачет этот голос. Иначе жди беды. Алему это казалось очевидным, ему, не знавшему мира и не прочитавшему в жизни ни одной книги. Неужто правители Маладжики глупее, чем какой-то мальчишка-ибхал, даже не шим-ибхал, простой конюх? Быть того не может.