- Чего же ты тогда хочешь?
- Прежде всего, выразить сочувствие тебе в твоей горькой утрате. Это ведь была первая подушка, которую ты потеряла? Как жаль, ханум... Но ты молода, и вокруг тебя ещё много подушек.
Даже в полумраке он увидел, как потемнело от прилившей крови её лицо. Субхи метнулась в сторону - Алему показалось, что она прячет под подушкой кинжал, и он схватил её за руку, легко, словно птичку, выпорхнувшую из клетки. И за миг до того, как стало поздно, увидел бездну её распахнутого рта - она не собиралась его убивать, она собиралась позвать стражу, и они всё сделали бы за неё. Алем выпустил руку Субхи и сжал её горло, оборвав готовый вылететь крик. Потом бросил женщину на кровать и затолкал ей в рот край покрывала, а другим покрывалом спеленал её извивающееся тело, примотав руки к бокам.
- Я не хочу тебе зла, ханум, - склонившись к яростно борющейся женщине, тихо сказал Алем. - Правда же, не хочу. И о твоей постыдной тайне никто не узнает. Хотя я мог бы рассказать всем, и ты знаешь, что поверят скорее мне, ибхалу, чем тебе, гаремной рабыне. Поэтому перестань бороться и просто отвечай, когда я спрашиваю. Ты меня поняла?
Субхи, осознав наконец, что её одолели, прекратила вырываться и обмякла, с ненавистью глядя на Алема.
- Хорошо, - сказал он. - Я буду спрашивать, а ты кивай, если я прав. Ты придумала всю эту историю с ребенком, чтобы стравить Руваля с Тагиром?
Субхи поколебалась, но Алем снова положил ладонь ей на шею - не сжал на этот раз, просто коснулся, и она тут же поспешно кивнула.
- Тебе это нужно, чтобы они поубивали друг друга? Это был твой план?
Субхи покачала головой и что-то невнятно сказала сквозь кляп. Но Алем не доверял ей - лучше уж поиграть в "да или нет".
- Значит, тебе надо, чтобы один из них устранил другого. И судя по тому, что ты обвинила Тагира, ставишь ты на Руваля. Хочу отдать тебе должное, ты не прогадала. Тагир на его месте не дал бы так быстро волю гневу, выяснил бы все обстоятельства, прежде чем кидаться на брата с мечом. А Рувалю достало слов, слетевших с твоего лживого языка. Я нигде не ошибся?
Яростный взгляд женщины был лучшим ответом. Алем задумчиво закусил губу.
- Значит, ты решила убрать Тагира. Ты чувствуешь в нём опасность? Боишься, что он перейдет дорогу Рувалю, когда придёт его черёд сесть на трон? Мне только интересно, где в твоих планах отводится место принцу Кадже?
Субхи опять замычала. Алем, не убирая руки с её горла, выдернул край покрывала у неё изо рта.
- Каджа - тряпка, снедаемая бессилием плоти, - бросила Субхи. - Ему вовсе не сдался трон паши.
- А с чего ты взяла, что Тагир может претендовать на трон? Ведь законы Мададжики...
- Законы Маладжики! Да что ты понимаешь, глупый мальчишка. Там, где есть жажда власти, закон не значит ничего.
- Ты видишь жажду власти в Тагире?
- А ты - нет? Ты ведь не меньше моего провёл в его постели. Он только и умеет, что брать, брать, брать. Против отца он пойти не посмеет, но когда Сулейна не станет, волк вспомнит, что он волк.
Умная женщина... умная и опасная. Права ли она? В последнем их разговоре Тагир вполне определённо высказался насчёт будущего Маладжики. Он не пойдёт против братьев, если только они его к этому не вынудят. И всё-таки Субхи опасалась его. Опасалась настолько, что торопилась убрать с пути.
- Если он такой властолюбец, почему ты выбрала Руваля, а не его? Ведь Тагир влюбился в тебя. Это тебе удалось.
- А ты знаешь, чего мне это стоило?! Он больше года видел во мне только плоть для утех. И сейчас увлёкся потому лишь, что я смогла разбудить в нём ревность. Но он быстро ко мне остынет, и с чем я останусь тогда? Волком нельзя управлять. Ты разве этого ещё сам не понял, глупый наложник?
Управлять? Нельзя, да. Тут она права. Тагир слишком капризен, непредсказуем, своенравен - им нельзя управлять, как нельзя управлять ветром. Не управлять, но направить... Можно построить мельницу, и ветер сам станет служить во благо.
Как хорошо, что Субхи-ханум, при всём её разуме, этого не сознаёт.
- Я тебя понял, женщина, - сказал Алем. - А теперь я уйду. Ты никому не скажешь о нашем разговоре, а я никому не расскажу про подушку. И знай: пока я рядом с Тагиром, Руваль не убьёт его. Ещё не поздно тебе одуматься. Ты выбрала для себя мужчину, так не позорь его, не подстрекай на братоубийство. Аваррат этого не простит.
Он поднялся, резко дёрнул покрывало, опутавшее тело Субхи, освобождая её. И прежде, чем она успела выпутаться, прыгнул в окно - только тень его скользнула по расписанной фресками стене.
Через неделю ибхалы снова выступили в поход во славу владык Маладжики. И вёл их снова Тагир - они негласно признали его своим командиром, а Сулейн-паша, так же негласно принимая их выбор, официально назначил младшего принца иншаром над отрядом ибхалов. Иншар Ниюб, под началом которого оставались десять тысяч воинов-маладжикийцев, кусал усы, но возражать не смел. Тагир увёл ибхалов на запад, к Таркишану, откуда доносились всё новые тревожные вести о разгуле кочевых племён, которые теперь нападали не только на деревни, но и на целые города, сжигая всё на своём пути.
Алема же снова оставили дома. Он подозревал, что это случится, хотя до сих пор не мог понять, почему Тагир так поступает. В поход отправились все ибхалы, даже повар Хишам, каждый скакал на боевом коне и нёс ятаган на боку. Алем в последние дни перед походом избегал своих братьев ещё усиленней, чем обычно - ему не хотелось слышать их насмешки, видеть их презрительные, осуждающие, а то и жалостливые взгляды. Но нет, ибхалы не знают жалости ни к врагам, ни к братьям. Раз Алем оказался там, где оказался, значит, таков его выбор, его жребий и воля Аваррат. Впрочем, открытых насмешек себе ибхалы тоже не позволяли - не в последнюю очередь потому, что Алема взял к себе в опочивальню не кто-нибудь, а сам принц Тагир, которого ибхалы успели полюбить, как родного отца.
Они очень любили его, это правда... и он отвечал им тем же. Алем имел много возможностей наблюдать за ним - Тагир часто посещал тренировки, вставая лицом к лицу с ибхалами, поил их вином, хлопал по плечам, водил в набеги. Должно быть, что-то в их первобытной простоте и свирепости оказалось созвучно чувствам, живущим и в нём самом. Он был довольно простым человеком, этот младший принц Маладжики - его потребности низменны, желания просты, а помыслы чисты, как слеза младенца. Он жил по зову плоти и голосу чести, и ничего другого знать не хотел. На помощь Таркишану он пошёл потому, что считал это правильным - а разве может быть лучший правитель, чем тот, кто поступает так, как велит ему сердце? Чем больше Алем думал об этом, чем дольше наблюдал за своим господином, тем больше в этом убеждался.
Однако Субхи-ханум ошибалась в одном: в Тангире не было жажды власти, не было хоть сколько-нибудь явного честолюбия. Ему не хотелось славы, поклонения, золота, ему хотелось только вина, славной сечи и плотских утех. И при всех его недостатках, при всех пороках, которым он так легко отдавался - он был куда более достоин трона, чем гневливый бестолковый Руваль и размазня Каджа. Он мог бы вернуть величие Маладжике - и в руках у него находилось орудие для этого: его ибхалы. Их всего шестьдесят три человека против десяти тысяч маладжикийцев, но подступы ко дворцу паши они займут и удержат без труда. Сулейн-паша немолод и нездоров, можно даже не дожидаться его кончины... Тагир сумеет взять власть. Но захочет ли? И если нет, то как заставить его захотеть? И самое главное - а готов ли он в самом деле взвалить на плечи такую ношу?
Обо всём этом Алем, конюшенный мальчик-раб и наложник принца, думал дни напролёт, вычищая коней, и ночи напролёт, лёжа рядом с похрапывающим Тагиром. Когда пришел приказ выступать, Алем не стал спорить. Он снарядил принцу коня, и раздал коней своим братьям, ни один их которых, выводя свою лошадь из конюшни, не глядел Алему в глаза. Осталась только быстроногая Песчаная Буря, которая. как на беду, на днях захворала. Алем щедро натёр ей бока смесью угля и мела, чтобы выглядело как пятна лишая, и к бедной лошади никто и близко не подошел, хотя она вовсю ржала и била копытом, рвалась на волю. "Тише, милая, потерпи", - шептал Алем, а когда войско во главе с Тагиром ушло и пыль, поднятая ими, осела на горизонте, он вывел Песчаную Бурю неосёдланной из конюшни и вскочил на неё, сжав коленями её горячие бока.